Трепанация черепа - стр. 3
Проводят меня на второй этаж в затрапезную комнату. Сажусь, озираясь, – ничего приметного: комната как комната. Вкатывается, улыбаясь, мой Порфирий, представляется: майор Копаев. Выученик Альбрехта, говорю о протоколе.
– Ну вы профессионал, Сергей Маркович, – смеется майор, – а как же без протокола, все по науке.
Доходим слово за слово до Козловского. Один раз видел я его. Или два. Толстый, с рыжей бородой, залысинами; ничего не скажешь, похож на прозаика.
– Ну и о чем вы говорили?
– О литературе. Об “Альтисте Данилове”.
– Хочу почитать, все руки не доходят. Хорошо он пишет?
– Я не читал.
– Как же вы обсуждали?
– Бывает, что еще не читал, а уже не нравится.
– “Красную площадь” читали Козловского?
– Нет.
– “Мы встретились в раю”?
– Нет, – что чистая правда. Все “Континенты” шли через Кенжеева, и до меня очередь не дошла. Он Сопровского больше любил, а меня за дурачка держал, татарчонок.
– Как же вы со товарищи собираетесь его защищать, письма пишете, а сами не читали?
И я развожу отрепетированную бодягу про вымысел и клевету.
– А где вам позволят такой вымысел? В ЮАР? В Чили?
– В интересный ряд вы ставите нашу страну, – говорю я и поздравляю себя.
Майор посмеивается и разводит руками: дал маху. Я прошу позволения закурить и тотчас жалею об этом: у меня руки неверны после вчерашнего сухого, а он решит, что со страху. Я прошусь в уборную, и тоже напрасно, потому что он провожает меня оживленным коридором и дышит за моей спиной, а двери в кабинке нет. И что-то мне не журчится. Я еще со школы знаю, что не могу на людях. Под гогот одноклассников уходил, простояв в праздности над писсуаром минуту-другую, и терпел до дому.
Возвращаемся, занимаем исходные позиции. Молчим, долго молчим.
– А это что такое? – восклицает он победоносно и выкладывает, как козырного туза, на стол лист в косую линейку, исписанный моим пьяным почерком.
И я говорю с изумлением и облегчением:
– Так и трудовая у вас, и паспорт, и военный билет?
Боже ты мой! А я грешил на Чумака, думал, он видит, что меня развезло, и с пьяной заботой снял с меня планшет, а вернуть забыл и уехал с концами. Это все бездомность, благодарность и хронический алкоголизм. Это боязнь оказаться свиньей Печориным при встрече с Максим Максимычем, хотя говорить особенно не о чем. Это гордость интеллигента, даже такого опустившегося, как я, дружбой с человеком из народа, простым, как грабли.
Я до последнего не верил в его приезд. Звонил Чумак с интервалом в год-полтора то из Газли, то из Чарджоу, то из Андижана. Слышно было плохо из-за помех и тяжелого опьянения звонившего. На “здорово, братан” и “я приеду, братан” разговор стопорился. И я решил, что у него такая симптоматика, почему бы нет? Его спьяну тянет на переговорный пункт, а меня, к примеру, гостить – и чем дальше ехать, тем лучше, будь то Кибиров в Конькове или Коваль в Отрадном.