Трава была зеленее, или Писатели о своем детстве - стр. 1
Художественное оформление серии П. Петрова
Сборник составлен при участии Ирины Горюновой и Аси Гусевой
Битов А., Рубина Д., Санаев П., Варламов А., Волков Р., Емец Д., Сенчин Р., Снегирев А., Сотников В., Постников В., Ануфриева М., Барковская О., Бочков В., Беседин П., Федорова Т., Метлицкая М., Василенко С., Саенко Т., Арутюнова К., Машкова Д., Горюнова И., Гусева А., Дорофеев А., Драгунская К., Жукова А., Курочкина Е., Звонков А., Коротков И., Йоргенсен М., Шаргунов С., Крюкова Е., Неволина Е., Нечипоренко Ю., Орлов Д., Поляков Ю., Попов В., Романов А., Коровин А., Рубанов А., Ульянов А., Садур Е., Альперина С., Алюшина Т., Трауб М., Строкина А., 2016
В этом сборнике – невыдуманные истории из детства, написанные Диной Рубиной, Андреем Битовым, Дмитрием Емцом, Юрием Поляковым, Татьяной Веденской, Марией Метлицкой и многими другими писателями. Их откровенные рассказы не оставят равнодушными ни одного читателя.
Сборник также носит благотворительный характер и призван обратить внимание на проблемы детей в современном мире, помочь сиротам и отказникам.
Большинство авторов этого сборника передают свои гонорары в благотворительный фонд «Арифметика добра», созданный для решения проблемы сиротства в России.
Андрей Битов
Первый текст
Кто бы ни был человек, даже Пушкин, первым текстом его будет «Детство», даже если и не написано. У Пушкина детство как бы слабенькое, будто его и не было. Зато на всю жизнь.
29 ГЕНВАРЯ 1837
Экстрим манит молодость. Дуэль – экстремальный спорт золотого века. Не дорога победа – дорого участие. Призом являлась честь.
Нет, недаром советские октябрята носили значок младенца Пушкина на груди (не отличить от младенца Ленина).
…С какого момента мы себя помним?
Толстой помнит себя с восьми месяцев, на то он и Толстой.
Я помню себя поздновато, с четырех лет. В этом диапазоне помнят себя все остальные люди.
Одно точно – не сначала.
Скорее всего, люди помнят себя уже говорящими. Может быть даже, они себя начинают помнить еще позже, с тех пор как впервые употребят слово «я».
Я наблюдал этот перелом лишь однажды, однако с уверенностью полагаю его общим. Уже с легкостью складывая подступивший к нему мир в предложения, ребенок поначалу говорит о себе в третьем лице как о герое этого сна жизни. (Соображение, которое можно было бы отнести к природе прозы…) Именно так мы себе часто снимся – в третьем лице, – возможно, это тоже тень изначальности, до грехопадения, до Я. Возможно, Адам и Ева думали о себе в третьем лице и в более зрелом возрасте, отличая себя друг от друга лишь по роду местоимения, хотя еще и не по полу. (Любопытно, что Я – бесполо.)
Так вот, я хорошо запомнил, с каким испуганным недоумением, с каким противоестественным усилием, с каким потрясением, как бы с чувством невозобновимой утраты, ребенок разлепил губы для первого Я. У меня есть подозрение, равное ни на чем не обоснованной уверенности, что именно с этого момента начинается то, «что мы помним». С этим можно соглашаться или нет, это не помешает дальнейшему рассуждению.
Важно, что «мы себя помним» позже, чем живем, чем, возможно даже, говорим. Важно, что за пределами наших, дисциплинированных выраженностью словом и повторностью, воспоминаний остается первый, возможно важнейший, слой впечатлений от бытия. Важно и то, что именно в этом беспамятном времени мы и обучились человеческой речи. И что еще замечательно, что это, при всех усилиях педагогов, вне области педагогики.
Педагог не способен обучить младенца речи в той же степени, как и рыбу. Младенец учится речи сам. Лишь слыша ее. Все те законы речи, до которых и в малой степени не дошла наука, открыты младенцу с рождения и вновь закрыты с момента овладения речью. Эти поразительные способности младенца в филологии неоднократно отмечены. И здесь меня посещает предположение, безусловно, частное по отношению к безмерности и удивительности явления, но все-таки и не лишенное истины, что мир созвучий, рифм, аллитераций первым приходит к нам. Когда младенец своим великим ушком прислушивается к стертому шелесту взрослой бытовой речи.