Традиции & Авангард. №3 (22) 2024 - стр. 8
Лёша с дедушкой присоединились к процессии, когда святой человек достиг хаты Иегудины и на славу угостился её свекольным перваком. Влились они в свиту председателя вовремя: до, а не после посещения справного дома секретаря сельсовета. Лёша «причастился» жареным гусем и вдоволь налюбовался им, румяным, жирным даже на вид, возлежащим с гордым видом на блюде среди мелких на его фоне тарелочек домашних солений. К столу в этих хоромах батюшку пришлось подводить под руки не фигурально, в знак уважения, а буквально: и ноги, и язык у него уже заплетались от крещенских гуляний, и пил он как-то вяло, и жевал без энтузиазма. Молодой зубастый Лёша сожрал гусиную ножку и попросил добавки, пока батюшка Варсонофий заедал стакан самогона зелёным горошком и собирал себя в кучку – двигаться дальше.
Дед Кащей остался в гостеприимном доме секретаря обсуждать «новое мышление», а Лёша сопроводил председателя на прочие службы, довольно скоро завершившиеся в коровнике. Коровник стоял на пути из деревни на выселки – хутор Хренов на Хреновом бугре. Святой человек, завидев его приоткрытые двери, целеустремлённо направился внутрь. Устроившиеся в углу стоя скотник и доярка теснее сплели объятия, когда самый важный человек в колхозе ввалился в их владения, думая, что пришла им кара за любодеяние на рабочем месте. Но председатель мазнул по обоим мутным, как самогон, взглядом, ещё более тупым взглядом удостоил жалобно мычащих коров и, с размаху бросившись в навозную кучу, сонно засопел – сперва грозно, потом просто громко. Немногочисленная к тому времени свита Варсонофия, оставив владыку почивать в навозе, рассосалась по домам. Лёшу убедили, что батюшке себе дешевле дать выспаться, пусть и в дерьме, и парень вернулся в хату тётки Иегудины, переполненный впечатлениями и сытной крещенской едой.
Ночью он проснулся от смутного зуда внутри. Прислушался к себе и по крещенскому морозу прогулялся до кривого сортира в углу огорода. Улёгся и попробовал заснуть. Однако зуд лишь разгорался по мере того, как Лёша ворочался с боку на бок и считал воображаемых слонов.
Ещё два раза пришлось Лёше вставать и бегать на двор. Когда выжимать из себя стало решительно нечего, он стал подозревать, что дело не в крещенском застолье. Зуд был каким-то странным томлением, ранее незнакомым Лёше, и потому парень не догонял, как от него избавиться.
Лёша сел на кровати и зачесал репу. Внезапно его ногти как будто соскоблили пелену с мозга, и в глуби сознанья родилась фраза: «Гусь возлежал на блюде, огромный, как гаубица». Тут же Лёшу отпустило, и он освобождённо провалился в сон. В сладостный сон человека, осознавшего себя писателем.