Традиции & Авангард. №2 (14) 2023 г. - стр. 36
Все эти три аспекта так или иначе возникли в нашем Эксперименте. Был ли он поэтому великим, судите сами. Вот как Музевич (это фамилия нашего ученого) описывал преамбулу:
– На первый взгляд, все очень просто. Берем двух совместимых доноров. Делаем каждому трепанацию верхней части черепной коробки с открытием головного мозга, затем укладываем подопытных горизонтально, головами друг к дружке и осторожно стыкуем их головы. Аккуратненько! Смешиваем! Их! Мозги! Далее соединяем их черепные коробки, которые со временем срастаются в единую костную систему, и мы получаем один организм с удвоенным количеством всех, я подчеркиваю: ВСЕХ органов. Замечательно? Конечно! В случае выживания пациентов возникают очень интересные вопросы.
Сложно было найти Второго, зато первого искать не пришлось. Бывают такие периоды в жизни, когда согласен на что угодно. И не потому что в чем-то остро нуждаешься, нет. Просто тобой владеет безразличие ко всему на свете. Когда я познакомился с Музевичем, моя депрессия измерялась годами. Ей шел уже второй десяток. Я успешно презирал не только весь окружающий мир, но и себя самого, единственного и неповторимого. Хорошо хоть, не появилось желание покончить с собой, а то гнил бы давно в земле. Кто бы тогда строчил эти записки? А так вышла вполне пристойная история. Фантастическая история. Дикая.
Для меня она началась в далекой глубинке Кольского полуострова. Маленький городок, а точнее, поселок городского типа размером в несколько кварталов. Рудная шахта и перерабатывающий комбинат держали на плаву этот осколок могучей индустрии умершей страны. Но я родился и вырос там еще в те времена, когда на новеньких пятиэтажках развешивали красные плакаты с лозунгами, а на лицах поселян энтузиазм вырисовывал скуластые черты веры в светлое будущее. Это было хорошее и незамысловатое время. Возможно, культ труда кого-то и не устраивал, но я был мелким пацаненком и не считал нужным думать о великом завтра, меня оно совершенно не волновало. Однако, прожив в этом городке и вообще на белом свете какое-то время, я начал замечать не только белый цвет, но и серые стены бетонных домов, окрас которых с годами безвозвратно линял и обнажал безутешную тоску оттенка цинковой ржавчины.
Отец пил много и по расписанию. Он возвращался из шахты после блока смен, молча садился за стол в маленькой кухне-клетушке, протягивал руку и доставал из шкафчика бутылку самогона неопределенного происхождения. Залпом выпивал граненый стакан этой мутной жидкости, запивал пивом из трехлитровой банки, лакая жадными глотками прямо из емкости. Потом съедал тарелку борща, порцию картошки с котлетами и повторял ритуал с граненым стаканом, с тем только отличием, что вместо полировки пивом закуривалась папироса. Отец дотягивал ее до самого конца, бросал окурок в пепельницу, тушил бычок густой светло-коричневой слюной, сплевывая ее смачно и зачастую с кашлем. Потом сгребал в охапку мать и тащил ее в спальню. Та молча сопротивлялась, но лишь слегка, для вида. Из-за двери доносился скрип матраса, кряхтение отца, его нарастающие проклятия, глухие удары в стену и дикий рык пьяного мужика, раздраженного чем-то мне, ребенку, непонятным. Я очень боялся: а вдруг этот зверь сейчас выскочит, накинется и станет душить меня огромными ручищами, сверкая безумными глазами и свирепо крича что-то нечленораздельное? Но всю ярость упившегося подонка принимала на себя мама, слабая, худенькая женщина со впалыми от усталости и разочарования глазами. После того как этот гад наносил ей последний удар, он возвращался на кухню уже удовлетворенный и неопасный. Мама покидала спальню позже, когда, проплакавшись от обиды и унижения, она вновь становилась покладистой и тихой домохозяйкой.