Тот самый яр… - стр. 49
В тягостном скулеже ветра послышался скрип снега.
– Стой! Кто идёт?
– Проверка каpayла… Спишь, что ли?! – Возмутился Горбонос. – Тебя с вышки можно ножом ссадить.
– Услышал ведь. Окрикнул.
– Поздно. Почти подкрался.
– Спал бы, чикист, сны цветные смотрел.
– В зоне топор нашли. Бдительность – беззвучный удар по врагу. Не замышляет ли чего вшивота?
На топоре не оказалось отпечатков пальцев. Сочли сиё за талант конспиратора. Собрали плотников, возводивших барак. Обойдя ладную фигуру Тимура, Горбонос спросил:
– Твоя игрушка?
– Мой топор дома спит, не шляется по зонам.
– Отцу занёс?
– Ходить с топором на власть – против суховея мочиться.
Чикисту ответ понравился.
– Смотри, гармонист, доиграешься. Твоим же топором волю стешем.
Узнав о беглом допросе сына, чуткая Соломонида переволновалась:
– Тимурка, уезжайте с Прасковьей в Томск. У двоюродной сестры поживете.
– Батю освободят – уедем.
От напряжения, пережитого в зоне, почти зажившая рана от стрелы напомнила о себе затяжным нытьём. Сгруппировалась боль, выходила фонтанчиками.
Дыша на рубец, Прасковья дотрагивалась до него пуховыми губами, целовала. По телу Тимура пробегала ознобно-томительная дрожь.
– Не щекочи…
Радовалась Соломонида воркованию молодых. Она видела необделённую любовь, так не похожую на свои соломенные чувства. Одна обыдёнщина.
Не разрешили Тимуру повидаться с отцом. Не помогло заступничество Горелова. Сергей буквочки г/б – государственная безопасность – окрестил гибелью. Мрачнел день ото дня. Душа окатывалась кровью при виде полного поражения совести и чести сотрудников НКВД. Органы умели наводить слепоту на сердца, вверенные присяге. Лейтенант г/б догадывался: не он один ходит прозревшим. Не откровенничал ни с кем, боясь доноса. Раскулаченный отец не должен быть под подозрением. Сын ужался в чувствах. Даже мысли казались сухими, покоробленными. Особенно опасался стукача Горбоноса, Кувалду и недавно принятого надзирателя Ганьку. От него веяло псиным духом, разило самогонкой, чесноком и самосадом: табачный перегар вытекал ядовитой струёй.
Второй и третий рапорты об уходе из органов возымели на коменданта горькое действие.
– Лейтенант г/б, ты начинаешь раздражать… Побереги отца…
«Запугивать принялся… Служба в зазубринах…»
Комендант часто проявлял нервозность. На него внезапно накатывались волны раздражения. От нервного тика выплясывали веки. Запускал обе пятерни в смолевую волнистую шевелюру, скрёб ногтями зудкую кожу. Мошкарой вылетала перхоть, оседала на кителе, на сукне стола. Многие из офицерского состава недолюбливали командира, однако службу несли ревностно. Воинская иерархия обязывала уважать ступенчатость званий.