Торжество тревог - стр. 44
Печаев слушал Аспенского и все ниже опускал плечи. Слова Константина начинали заплетаться в один большой клубок, который накатывался и давил на Андрея все сильнее. Он заказал графин водки.
Аспенский удовлетворенно свел брови, кажется, ему удалось зацепить мужика за живое. Теперь только раскрутить на всю катушку, заставить действовать.
Печаев налил водку в фужер для сока. До краев. Плеснул Константину в рюмку. И без всякого тоста, один, не дожидаясь Аспенского и не чокаясь с ним, опустошил фужер. Константин ухмыльнулся и выпил из своей рюмки.
Андрей поковырял вилкой салат и снова наполнил фужер. Константин не останавливал. Печаев снова выпил до дна. И почувствовал, как хмель теплом разливается по всему телу, но не пьянит его. Нервное напряжение было настолько высоким, что водка действовала, как простая вода.
Обычно подвыпивший Андрей становился разговорчивым, но на этот раз такого не происходило. Он не раскрыл рта, а неопределенное выражение на его лице ставило Аспенского в тупик. Ведь тот, никогда не любивший жевать мочало, на сей раз так старательно убеждал Печаева, просто «растекся мысью по древу», что, казалось, Андрей должен был немедля вскочить и придушить жену. А тут вдруг неопределенность на лице. Печаев вылил в фужер остатки водки из графина, все до капли, даже потряс его, и Константину представилось, что если бы можно было графин выжать, Андрей непременно сделал бы это. Потом он выпил водку и что-то пробормотал. По этому бурчанью Аспенский понял, что Печаев начал хмелеть, что его стало «развозить».
Они вышли из кафе. Из-за неопределенности на лице Андрея Константин не был уверен, что его попытка увенчалась успехом. Похоже, Андрей просто напился, чтобы забыться. Это совсем не устраивало Аспенского. Это был такой же облом, как с Мариной. Неужто последнее время его окончательно покинуло везение? Но это последнее время слишком сильно затянулось, на целых пять лет.
Машина Печаева подъехала к дому. Он вылез из нее и пошел к подъезду. Старался идти ровно, хотя это плохо удавалось. Знал, что выпил много лишнего, но голова работала четко, и чувствовал, что силы еще есть. Помнил слова Аспенского, они задели его за живое, уж слишком унизительными были, заставляли собрать себя в кулак. Нельзя сказать, чтобы он сам не думал об этом, но одно дело – сам думал, а другое – узнать, что думает все окружение. Самолюбие сильно ущемлено. Глупо было бы мнить, что у него нет достоинства.
Бывало и прежде, когда он проглатывал намеки, переводил их на шутку или делал вид, что не замечал. Но сейчас как будто все в нем перевернулось. Постарел, что ли? Его выворачивало наизнанку. Даже хмель не мог с ног свалить.