Тоннель - стр. 5
Даниель увеличил снимок на экране.
Богемия?
Я не понимала, о чем он говорит, его слова звучали подобно абсурду. Мы мечтали о вине и виноградниках вроде тех, что в Тоскане или Провансе, куда остальные ездят как туристы со своими подросшими детьми, но Богемия? Даниель прогуглил адрес, усадьба находилась всего в часе езды от Праги и меньше чем в двух часах от Берлина, в горах, служивших естественной границей между Германией и Чехией.
– Страны Восточной Европы? – Я почувствовала себя вымотанной, от выпитого вина раскалывалась голова. – Я-то думала, ты мечтаешь о пансионате в Тоскане или домике в Провансе.
– Центральная Европа, – возразил он. – Прага находится гораздо западнее Стокгольма. И потом, ты хоть знаешь, сколько стоит виноградник в Провансе?
– Там же сплошные шахты по добыче угля, разве нет?
Даниель щелкнул мышкой по нескольким снимкам, и на экране появились волнистые холмы и синеющие горы, прозванные Богемской Швейцарией.
У этого края есть и другое название.
Судетская область.
Я подтащила кресло и уселась рядом с ним, глядя на сумму, которая была указана в чешских кронах. Если Даниель подсчитал все правильно, то выходило даже меньше, чем выручили наши недавно разведенные соседи за дом рядной застройки 80-х годов – точно такой же, как и наш.
– Но мы же ничего не знаем о виноделии, – возразила я.
– Так научимся. Продадим урожай, а обратно получим бутылки с нашими этикетками… Приведем в порядок несколько гостевых комнат и станем их сдавать.
– И, может, даже туристы станут платить нам за возможность принять участие в процессе и потоптать виноград, да? – Мне захотелось поддержать энтузиазм, звучавший в его голосе.
– А потом они год за годом будут снова приезжать сюда, чтобы насладиться своим собственноручно натоптанным вином.
– Скорее собственноножно…
– Кстати, а виноград до сих пор топчут? Серьезно?
Наш смех в тот вечер – громкий, заливистый, немного безумный. Он клокотал внутри нас и рвался наружу. Давно мы так не смеялись.
Говорят, нужно жить настоящим, но это совершенно невозможно. Потому что это самое «настоящее» не существует. Оно исчезает с каждой секундой. Как только я пытаюсь жить настоящим, меня тут же отбрасывает в прошлое. Должно быть, сказывается возраст. Например, запах смолы и плеск рыбацких лодок переносит меня в детство, когда мои родители снимали на лето домик в рыбацком поселке в Эстерлене, и в следующую секунду мне уже хочется плакать от того, что все это прошло и я осталась одна. Маковое поле действовало на меня точно так же, навевая грусть. Дом, в котором мы прожили больше пятнадцати лет, словно осиротел – дети разъехались, чтобы начать свою собственную жизнь, кто в Сиэтл, кто в Умео, и оставшуюся после них пустоту нечем было заполнить. И мой муж… да, мой муж, он рыскал по просторам интернета в поисках домов и усадеб и все реже куда-то выбирался. Если я предлагала ему ужин с друзьями, или поход в кино, или еще что-нибудь, он отвечал, что у него нет настроения.