Только (не) мы - стр. 5
Моё каштановое платье из плотной саржи, идеально гармонировало со всем, что меня окружало в данный момент: шёпот полумрака, неторопливая фоновая музыка, играющая в преддверии основного выступления джазового оркестра, белёсый дым сигарет, и даже виски, которым меня угостили, ложились в тон моей одежде и настроению.
Но главное — в тон моему новому роману. Он был настолько нов, что мне становилось весьма трудно заговаривать или просто думать о нём, кроме непосредственной работы с текстом.
Разлагая по порядку любую начатую мной работу, я с уверенностью могу сказать, что лишь примерно с середины уже готового произведения есть смысл что-то обсуждать с другими людьми. Отчасти поэтому я пряталась в одиночестве среди посторонней публики кафе. Они ничего не знали обо мне и могли разве что бессмысленно гадать, чем я занимаюсь. А мне не было нужды искать оправданий своему творчеству, ведь всему своё время.
— Ладно, допустим, я правда что-то пишу, — уклончиво ответила я, отчего-то забоявшись называть вещи своими именами. — Но пишущих людей много. Я могу быть кем угодно — журналистом, корреспондентом, просто домохозяйкой, балующейся прозой на досуге…
— Да, верно. Но мне, по большому счёту, всё равно. Кем бы вы ни были, для меня останетесь писательницей.
Антон, словно бы пылинку, стряхнул мои слова с таким безразличием, что я чуть не выкрикнула ему в лицо: «Да, я писательница! И, между прочим, горжусь этим!».
Но тут он наклонил голову и произнёс вкрадчиво:
— Зовите меня Тони. Ну, или как вам заблагорассудится. Слова — это такие мелочи.
— Мелочи? — встрепенулась я. — И вы говорите это человеку, который что-то пишет?
— Ну, тогда уж поделитесь, что вы пишите.
— Мы, кажется, собирались говорить о вас.
— Разве?
— Да, Тони, — едко ответила я. — В конце концов, это вы пожаловали ко мне за стол, а не я к вам.
Тони улыбнулся. Это была полная бессмыслица, но он улыбался на мою сердитость, и это полностью обезоруживало.
Если бы я писала о нас роман, то в этом месте прозвучало бы что-то вроде:
«Он влюбился в её грозный взгляд, полный злости из-за утраченного самообладания, когда любой вздох, казалось бы, рассчитанный до мелочей, разбивается о простую улыбку, и больше нет пути назад. Радость затмевает всё, но вместе с тем вскипает целая буря чувств, самое главное из которых, — негодование. Потому что так не бывает…».
Или можно выразиться иначе, с противоположной стороны:
«Её прежней отныне не стало, потому что всё, что произошло до этой встречи, потеряло смысл. Конечно, глупо называть любимым человека, о котором знаешь только имя, и то — ненастоящее, вульгарное, выструганное из дешёвых боевиков про гангстеров, где Тони — главный плут и главный симпатяга — влюбляет в себя всё и вся. Но что у этого Тони может быть общего с каким-то киношным героем? Чёрным костюм? Бандитская стрижка? Портфель, украденный из 60-х? Он вовсе не гангстер и курит обычные сигареты — Richmond, пахнущие собакой, искупавшейся в вишнёвом сиропе, — от них противно и сладко одновременно, что хочется немедля уйти, но остаться хочется больше. И вот она смотрит на Тони — не на гангстера из фильма, а на живого мужчину в чёрном одеянии — и понимает, что он не позовёт её сейчас танцевать, не подарит цветов и не увезёт куда-нибудь, неважно куда, лишь бы подальше отсюда, потому что им не по пути. Однако сделать с этим новым необратимым чувством уже ничего нельзя, уйдёт Тони или останется. Потому в мыслях она шепчет: «Не уходи…», а на деле строит невозмутимую, угрюмую гримасу…».