Точка бифуркации - стр. 6

– Вот и мы пойдем, попьем чаю, чтобы жить и дышать. Ладно? – я похлопал Профессора по плечу. – Пойдем. А чего ты так разгорячился?

– Ты знаешь, иногда я боюсь один оставаться в этой квартире. Мне кажется, она убьет меня. Ерунда конечно, но временами становится страшно. Я стал плохо спать, – он неуверенно, как-то виновато улыбнулся.

– Вообще я заметил, что твои отношения с этой квартирой до некоторой степени натянуты, – мы прошли на кухню. – Наливай чай, – приказал я, садясь на уже остывший стул.

Я не хотел разбираться во взаимоотношениях Профессора с его новой квартирой. Мне в последнее время стало как-то тоскливо, хотелось поговорить с кем-нибудь, излить душу, а Профессор всегда был хорошим слушателем. Но сегодня, судя по всему, он плохо подходил для этого. Мы совсем недолго сидели еще, поговорили, пообсуждали политику, поругали правительство. Профессор рассказал последние новости про двух наших лучших школьных друзей. У одного родился второй ребенок, другой, казалось счастливый в семейной жизни, развелся. Теперь мы нечасто не то что встречались, по телефону общались редко. Их жены терпеть меня не могли за то, что я вел вольный образ жизни до и после развода со своей мегерой, с которой у них как раз сложились хорошие дружеские отношения. Так случилось, что моя жена влюбилась в работягу из Ставрополья, делавшего нам ремонт в квартире. Наплевав на дочку, меня, она закрутила с ним в открытую роман, а виноватым оказался почему-то я. Тогда все три жены моих школьных друзей заявили, что моя мегера сделала это от несчастной жизни со мной, хотя она первой подала на развод и пыталась отсудить мою квартиру.

Я уходил, когда уже с улицы наползали сумерки. Лариса еще не вернулась с работы, и сын их тоже. Мы стояли в прихожей: я на выходе, а Профессор посередине. Все три двери в комнаты были широко открыты. Невысоко над его головой ярко светила голая лампочка. Она свисала на длинном, змеевидно изогнутом проводе, обильно засиженном мухами. Ее резкий, ничем не прикрытый свет, избелял стены, пол, голову, плечи и нос Профессора. Свет лампы через проемы дверей белыми прямоугольниками ложился на пол всех трех комнат, почти не рассеивая сумерки внутри. Нечеткие очертания предметов, находящихся в глубине, создавали ощущение опасности. Рассеянные отсветы проезжающих где-то внизу по улице машин оживляли их, казалось будто они, затаившись, как кошки переминаются с лапы на лапу, готовясь к прыжку, и ждут, чтобы броситься на Профессора, как только свет лампы, сдерживающий их, погаснет. Все это, вместе с электрическим проводом над головой Профессора, его как бы внезапно поседевшая голова и усы, и в тоже время длинные тени, спускающиеся по его лицу, скрывающие глаза и нижнюю часть лица, произвели на меня самое тягостное впечатление. Он стоял как приговоренный к смерти на эшафоте. Я был почти уверен, что как только я закрою дверь, квартира поглотит его навсегда. Мне показалось, это ему нужна была сегодня помощь, моя помощь, но я, как всегда заполненный до отказа собственными проблемами, этого просто не заметил.