Тьма кромешная (сборник) - стр. 12
Плеснув в лицо студеной колодезной водицы, Мясоед, наскоро сотворив молитву, поцеловал крест нательный, застегнул ворот и вышел из горницы, скорым шагом поспешив в келью настоятеля.
– Входи, брат Мясоед, садись. – Игумен Афанасий встал из-за стола, заложил руки за спину и принялся мерить келью шагами. – Боярин Умной-Колычев давно у меня в нотицах примечаем. Думал я, сказ скомороший, один из многих, в грамотку соответствующую допишем да в туесок с его именем уберем. – Он достал из сундука берестяной туесок размера преизрядного и ловко перекинул его Мясоеду: – На вот, после познакомишься, тут все сказы да поклепы на боярина сего.
Тот поймал туесок и сокрыл его в обширном кармане кафтана.
– Так вот, – продолжил настоятель, расхаживая по келье. – На пиру том я был. И в подвале том тоже. Князь Овчинин крамольник был редкий, и дело не в чарке меду, конечно, было. Да только было это все скоро пятнадцать лет назад. Был на том пиру и фряз один прозванием Гваньини. И вот в прошлое лето в Спире книга его вышла про Московское царство имени Sarmatia. Хулит он там нас и чернит преизрядно. Книгу саму я еще по осени прочел – лазутчики наши доставили. А недавно вторая Sarmatia появилась у нас – гонец из Варшавы доставил присовокупленной к эпистолии короля Стефана Батория, неприятеля нашего, к государю Иоанну Васильевичу. И глумится он в этой записке гнусливой: «Читай, что о тебе пишут в Европе!» Знает, что государь наш мнителен и впечатлителен, и уязвить его хочет. Так вот. Про пир тот достопамятный, но для истории и государства ничтожный, уже и не помнит никто, но фряз Гваньини, злоумышляя против нас, все байки, нас чернящие, в книге собрал и эту присовокупить не забыл. Но книг его на Москве лишь две – одна у меня, другая у государя. А выходит, уже и третья есть, раз Умной-Колычев про то баит, сам он на том пиру не был, а рассказать про то и некому, упокоились уже почти все, кто мед за столом вкушал. Лишь я, государь да фряз тот и остались. И невелика б беда, ежели только это. У боярина Умного-Колычева благословение есть патриарха на возобновление печатного двора в Москве.
Идея эта сомнительна, но государь одобрил. Машину печатную боярин из Европы выписал еще по весне, еще до Рождества с Двины ее привезли. Сейчас мастеров ждет из Англии. Да только ежели один человек и печатный двор возобновляет, и книги крамольные латинские, врагами государя к тому же для смущения его употребляемые, из Европы возит, да измышления там печатаемые ширит, то это уже серьезно и есть дело государственное. Поэтому по размышлении скорому решил я, надо сыск в отношении боярина произвести срочный. Теперь слушай наказ, что тебе делать следует. Возьми иноков четверых и двое саней. На заставе московской скажетесь чернецами монастыря Соловецкого, в его подворье следующими, житницы пополнить. Вот бумага, рукою их игумена писанная, речи эти удостоверяющая. Оденьтесь соответствующе, как путники-богомольцы, странствие дальнее претерпевшие. Одного инока-помора возьми, который говор их ведает, – он пусть и говорит, чтобы сомнений ни у кого не возникало. Двор боярина за Яузскими воротами. Рассчитай так, чтобы за два часа до заутрени там быть. Боярина брать тихо. Дворню не трогать. Двор боярина вам отворят. Там сподвижник наш из его дворни, гонца я к нему отправил, он предупрежден. Он вам клеть с машиной печатной укажет и путь к опочивальне боярина. И машину, и боярина доставишь в монастырь и меня дождешься там. Туесок с грамотами о боярине изучи дорогой и, пока меня нет, сыск проводи легкий, без усердия излишнего, как в прошлый раз, но спать ему не давай. На третий день я приеду и испытаем его мягкого уже как следует. Да, на воротах скажете: «Чернецы бедные переночевать просятся. Тьма кромешная», сподвижник ответит: «Всем рады, опричь злодеев державы». Все уяснил и затвердил? Сегодня собирайся в путь и отдыхай. Завтра поутру выезжайте. Все. Иди.