Тьма чернее ночи - стр. 50
– Я только хотела добавить, что Босх был современником Леонардо, Микеланджело и Рафаэля. Однако если сравнить их работы, то можно подумать, что Босх, со всей его средневековой символикой, жил на столетие раньше.
– А это не так.
Она покачала головой, словно жалея Босха.
– Они с Леонардо да Винчи родились с разницей в год или два. В конце пятнадцатого века да Винчи создавал произведения, полные надежды, воспевающие торжество человеческого достоинства и духовности, тогда как Босх был воплощением уныния и гибели.
– Это печалит вас?
Фицджералд положила руки на верхнюю книгу в стопке, но не открыла ее. На корешке написано просто «БОСХ», на черном кожаном переплете – никаких иллюстраций.
– Не могу не думать о том, что было бы, если бы Босх работал рядом с да Винчи или Микеланджело, что произошло бы, если бы он использовал свое мастерство и воображение для восхваления, а не осуждения мира.
Она посмотрела на книгу, потом снова на Маккалеба.
– Но в этом красота искусства, и потому-то мы изучаем и славим его. Каждое полотно – это окно в душу и воображение художника. Пусть темное и тревожащее, именно такое видение отличает его и делает его картины уникальными.
Маккалеб кивнул. Пенелопа Фицджералд опустила глаза и открыла книгу.
Мир Иеронимуса Босха не только показался Маккалебу тревожащим, но и поразил его. Навевающие тоску пейзажи на страницах, которые переворачивала Пенелопа Фицджералд, не слишком отличались от некоторых виденных им отвратительных мест преступлений, но на этих рисунках персонажи были еще живы и испытывали боль. Скрежет зубов и разрывание плоти казались настоящими. На полотнах Босха теснились проклятые, людей мучили за грехи демоны и омерзительные существа, созданные рукой мастера с жутким воображением.
Сначала Маккалеб рассматривал цветные репродукции молча, как обычно в первый раз изучал фотографии места преступления. Но потом, перевернув страницу, он увидел картину, изображающую трех человек, собравшихся вокруг сидящего мужчины. Один из этих стоящих использовал нечто вроде примитивного скальпеля, чтобы исследовать рану на темени сидящего. Изображение было заключено в круг. Выше и ниже круга были нарисованы какие-то слова.
– Что это? – спросил Маккалеб.
– Картина называется «Операция глупости», – ответила Фицджералд. – В те времена существовало поверье, будто глупость и лживость можно исцелить, вынув из головы больного «камень глупости».
Маккалеб наклонился и присмотрелся к картине, особенно к месту хирургической раны. Ее местонахождение соответствовало ране на голове Эдварда Ганна.