Тим - стр. 37
Охваченная раскаянием и жалостью, она протянула к нему руки.
– О, милый мой! Милый мой, я не хотела тебя обидеть! Я спала, и ты напугал меня, вот и все! Не смотри на меня так! Я никогда, ни за что на свете не обижу тебя, Тим, честное слово! Пожалуйста, не смотри на меня так!
Он немного попятился, не давая прикоснуться к себе, поскольку не знал наверное, говорит ли она правду или просто пытается его утешить.
– У тебя такие прекрасные волосы, – робко пояснил он. – Я просто хотел их потрогать, Мэри.
Она изумленно уставилась на него. Он сказал «прекрасные»? Да, именно «прекрасные». И сказал так, словно понимал значение слова и знал, что по степени выразительности оно отличается от хвалебных прилагательных вроде «чудесный», «славный», «суперский» или «здоровский», которые обычно употреблял прежде. Тим усваивал новое! Он подхватывал слова, которые слышал от нее, и правильно истолковывал их смысл.
Мэри ласково рассмеялась, подошла к нему, взяла за руки и крепко их сжала.
– Да будет тебе, Тим, ты мне нравишься, как никто другой! Не сердись на меня, я не хотела тебя обидеть, честное слово, не хотела.
Улыбка озарила его лицо, выражение боли в глазах исчезло.
– Ты мне тоже нравишься, Мэри! Нравишься больше всех на свете, кроме папы, мамы и моей Дони. – Он на миг задумался. – Фактически ты мне нравишься больше, чем Дони.
Ну вот опять! Он сказал «фактически», как говорила она сама! Конечно, в значительной степени он просто повторял, как попугай, но не совсем бессмысленно: он употребил слово с долей понимания.
– Ну ладно, Тим, пойдем в дом, пока не стало холодно. Когда с океана начинает тянуть вечерний бриз, воздух быстро остывает, даже в самый разгар лета. Что ты хочешь на ужин?
Помыв и убрав посуду после ужина, Мэри усадила Тима в удобное кресло и просмотрела свои пластинки.
– Ты любишь музыку, Тим?
– Иногда, – осторожно ответил он, выворачивая шею, чтобы посмотреть на стоящую сзади Мэри.
Что ему понравится? В коттедже у нее больше музыки, способной прийтись Тиму по вкусу, чем в артармонском доме, поскольку она перевезла сюда все старые пластинки, к которым потеряла интерес с возрастом. «Болеро» Равеля, «Аве Мария» Гуно, «Ларго» Генделя, марш из «Аиды», «Шведская рапсодия», «Финляндия» Сибелиуса, мелодии Гилберта и Салливана, «Торжественные и церемониальные марши» Элгара, а также десятки других избранных произведений, равно выразительных и мелодичных.
«Поставлю-ка что-нибудь из этого, – подумала она. – Для него не беда, если пластинка заезжена, так что посмотрим, как у него дела с музыкой».