Тихая Химера. Очень маленькое созвездие – 2 - стр. 60
Как же так: тогда, на яблочный праздник, он велел, когда был куском космоса, чтоб все стало хорошо, а стало… Стало ужасно. Значит, он не умеет велеть? Или он сам – ужасный, плохой, раз так все плохо? Конечно, плохой. Хорошие так не рождаются… Так что поделом.
Пора за все расплачиваться.
Ведь он теперь помнил главное.
В конце концов, сам этой памяти хотел.
Ние и Ярун весь вчерашний день, мешая врачам, пытались с ним разговаривать, что-то объяснить, опять притвориться близкими и нужными. Юм, после обморока слабый, как тряпка, с глухой, налитой черной болью головой, окоченело и бесчувственно пережидал их натиск – как они не понимают бесполезности всех своих слов? Он ведь и так всегда будет делать, что им нужно. Учиться – будет учиться. Всех тут слушаться будет… Он им сначала так и отвечал, терпеливо и вежливо, но им все что-то еще было надо, Юм не понимал, что. Устал обороняться, смолк, сдался тому черному и леденящему, что всплывало изнутри – но Ние и Ярун все что-то говорили, говорили, и в итоге Юма опять накрыло ледяной тьмой и тошнотой этой мерзкой головной боли. Зато его сразу оставили в покое. Стало тихо. Юм до сих пор чувствовал эту тишину и опустошение в себе. Ничего лишнего. Как хорошо. И хорошо, что теперь вокруг будут только чужие.
Только холодно.
Вир не послал его в один из школьных коггов, оставил при себе. К нему подходили какие-то люди, мельком поглядывали на Юма, что-то обсуждали. Юм смотрел по сторонам, но чаще под ноги, чтобы не выдать в себе ничего, старался не слушать, что говорят большие, но их слова все равно цеплялись за слух:
– …Поток. И переростков нет. Ровесники подросли…
– … одни маленькие. Орденские есть.
– …привезли легийскую принцессу, няньки в истерике, что она допускается только на общих основаниях…
– …Восемнадцать, не считая наших, всяких княжат и царевичей в списках, и все на общих основаниях…
– …Они же говорили, что Океан активизируется в этом году. Да, кажется, весь Дракон активизировался. Через неделю еще одна группа, человек пятьдесят, и все такие, что…
– Вир, а это что за ребенок такой сердитый? Малыш, гляди веселей!
Юм поднял глаза, и человек осекся. Даже отступил. И сказал непонятно и очень печально:
– Дождались.
Юм опять уставился в керамлит, чтоб никого не пугать. Опять стал слушать, что само долетало до ушей:
– … Поток, поток.
– Не поток. Похоже, это – свита…
Какая свита? Чья?
Обрывки этого непонятного чужого разговора невидимыми лентами вились вокруг Юма и опадали на гладкое керамлитовое покрытие поля. Он стоял неподвижно, наблюдая, как встречающие разводят группы детей по коггам. От холода не дрожал, воспринимал его расслабленно, не боролся, чувствуя, как остывает кровь во всех сосудах и капиллярах. Только сердце теплое, глупое. Все бьется и бьется, думает, жить – это главное… Это немного жутковато, когда кровь остывает, зато становишься тихим и равнодушным, как змея. Чуть раньше он так же безучастно наблюдал из иллюминатора, как одновременно с черным огромным крейсером Яруна к терминалу швартуется еще один тяжелый транспорт, белый, с огромными красивыми буквами «Венок» по борту, на котором, видимо, и привезли сюда всех этих шумных детей. Ему становилось совсем тошно – его самого-то, видно, принимают здесь отнюдь не «на общих основаниях». И все эти люди, мельком окидывавшие его глазами… Он уставился на носки своих башмаков и крепче сжал ледяные кулаки в карманах. Только голова бы не заболела… Наконец, к тому времени, как он совсем замерз, его тронули за плечо: