«The Coliseum» (Колизей). Часть 2 - стр. 79
– Да что в нем?! – отчаяние вернулось.
– Черные страницы каждого.
И тут Елену будто ударило током:
– Вы… вы хотите сказать я узнаю и… можно переписать?! Но ведь это прошлое. Есть и белые, и с помарками. Наконец и черные. И ничего уже не поделать…
– Многие верят.
– Боже, да я хочу просто жить! Делать ошибки, ездить отдыхать… хочу детей, – в тоне слышалась мольба. – И ничего никому не делать плохого!
– Не вышло ни у кого. За всю историю. Не выйдет и у тебя. Только через боль.
– Господи! А можно избавить меня от конверта? И вообще, от всего этого! – Лена обвела рукой зал.
– Проще простого. Пожалуй, единственное, что не требует усилий. Избавиться от правды можно когда и как угодно… хоть сейчас. Одно твое слово.
Такого предложения ей никто здесь не делал. Сердце Лены забилось в радостном предчувствии. Она набрала воздуха в грудь и громко сказала:
– Так давайте же… – с губ чуть не сорвалась непоправимое, как и однажды, в солнечный день в Эдемском саду. Но женщина сдержалась. Ей урока хватило.
Слишком дороги были люди, ради которых пустилась в путь. Слишком много заплатила она, чтобы вот так, просто, сойти. Да и что сулила эта станция? Потерю мужа, отца… кого или чего еще? Возвращение куда? И хотя надрыв, с которым рванула ношу на себя, еще ныл, кровото́чил, выхода не было.
– Господи! – прошептала несчастная. – Пусть впереди не будет только хуже… иначе я просто умру. И пусть я ничего не сделаю плохого людям. – Мысли пронеслись и погасли в тяжести решения.
– Я верил. В твой выбор, – голос звучал уже ровно. – И тени содрогнулись. Новых «Хиросим». Секунду назад ты обняла прохожего, говоря: «Всякий велик»! Судьба народа как и человека – его судьба. И никого другого. Изворотливость, коварство зла делает чудовищем всякую революцию. Смутьяны вечно во хмелю угара.
Тут Лене что-то в движениях мужчины показалось странным: голова склонилась в одну, потом в другую сторону. Пустые глазницы при этом оставались на месте, будто изучая гостью, словно выдавая неполную слепоту пленника. Она поежилась.
– Оглядись – сколько сытых и довольных даже не слышали о тенях! Не во дворцах – в трущобах. Считая себя зрячими и представь – живыми!
Женщина побледнела – это были слова мужа.
– И все вершат самоубийство. Ругая невестку, даже не ведают: будь другая – повесились бы.
– Боже, что вы такое говорите…
– Кто увидит в калеке укор, говорящий о надуманности собственных жалоб? Несчастный протягивает не руку, а конверт – тот самый, черный, с ранами на вашей совести. Лекарство предлагает, а не просит. Ведь подавая, лечите себя. Но тратят на другое. Горе покупая. Потому что без главной заповеди, – кулаки мужчины снова сжались, – «Да лю́бите друг друга», вы уже калеки. И всё пойдет прахом. Да разве не читала Бунина?! Второй том? Госполитиздат, восемьдесят третий год?