«The Coliseum» (Колизей). Часть 2 - стр. 38

– Неприятно, наверное, – Бочкарев пожал плечами.

– Думаю, всё не так просто. Любая война грязная с обеих сторон. Бесчеловечным, жестоким становится каждый. Хотя бы раз. В какой-то момент тебя вроде как «пробуют» на человечность – поддашься или нет. Останется что, или пойдет прахом, переступишь.

– А освободительная, «народная» война?

– Не… никакой «священной» войны быть не может. Даже в «патриотизме» полно зла и мерзости… допинг своего рода. А в наградах – обман.

– Ты уж в крайности не впадай, – перебил спутник. – Патриотизм, награды…

– Э, брат сложная категория. Наитруднейшая. А что, «нацики» в Украине не патриоты? Ты им об этом скажи. Статью одну читал – там автор убежден, что всякое частное проявление патриотизма неизбежно ведет к завышению личной самооценки, а коллективное – нации. Целых три страницы посвятил! Но финал – Нюрнбергский трибунал! Рано или поздно.

– А христианство ратный подвиг одобряет!

– Ты постой, постой, это другое… а вот о книге – там герой размышлял, размышлял, да складно так, убедительно, а потом как брякнет о патриотизме, я даже запомнил: «Его могилу я разрыл по пояс, и, обалдев, почувствовал – себе». Во как!

Бочкарев махнул рукой:

– Брось!

– Да я шучу… не так там. «Свой жизни путь пройдя до половины, я обернулся и… остолбенел!»

– Ты про награды начал, чем не угодили?

– Однажды в бане был разговор с ветераном – старый дед без одной ноги, а крепок, говорит мне уже в раздевалке: встать не могу, так напарился, мол, четвертую ходку сделал. Он в сорок втором лейтенантом попал на фронт, неделю взводным и сразу ротным стал.

– Война косила командиров, обычное дело.

– Да ты постой. Говорил, основная работа – поднять в атаку. Редко, когда сами вставали. Чуешь? – Самсонов замолк, что-то вспоминая. – К чему это я? А, вот – когда старик про четвертый-то раз в парную огорошил, в его-то годы!.. я возьми да брякни, мол, на звание «героя» тянет. Он помолчал и говорит: «Железки всё это, побрякушки. В молодости гордился, если куда идти – надевал, а теперь…» – и махнул рукой. Ты понял?!

Самсонов смотрел Виктору в глаза, ожидая реакции.

– Что понял? – не сообразил тот.

– Какая переоценка! Взгляда на орденишки-то! На войну. Потому как грязное дело. Не медали важны, а «марание души» цепляет, трагедия. Гнетет. Никулин-то это и понимал – не мог говорить о ней. А мы – не хотел, не хотел.

– ???

– Марание, марание. Каждому воину пришлось. Мы на гражданке-то через одного… – он осекся.

– Да-а-а, – протянул Бочкарев. – До сих пор смотрю его фильмы с удовольствием.

– Между прочим, церковь с давних времен советовала воинству год не причащаться после ратных дел. А тогда в душе толк знали!  – Самсонов подвигал по столу алюминиевую тарелку. – Убийство оно и есть убийство. Грех. Я вот думаю – неужели девяносто лет надо прожить, чтобы войну понять. А за наградами и без войны лес рук тянется, ты в телевизор глянь! И ведь гордятся!