Терпеливая история - стр. 1

© Андрей Николаевич Красильников, 2008

Шёл тысяча девятьсот пятьдесят третий год…

Новая весна, которую с благоговейной надеждой всегда ждёт и стар и млад, обрушилась щемящей тревогой. В первый же её день поползли неотвратимой свинцовой тучей слухи о серьёзной болезни человека, казалось бы не имевшего плоти, а если и имевшего, то неподвластную обычным человеческим хворям. Реалисты сразу догадались – это конец: возраст не позволял надеяться на спасительный исход. Лучше других пугающую истину понимали врачи и те, кто стоял между ним и внешним миром. Было решено ничего не скрывать и время от времени сообщать о состоянии умирающего. Опасались за жизнь наиболее чувствительных и впечатлительных особ, почитавших бессмертным своего кумира.

Четыре дня немощное тело вбирало в себя смерть по маленькой капле. С нарастанием безнадёжности в строках медицинского бюллетеня в народе нагнетался ничем не скрываемый страх. Все привыкли к старику, обожествляли его, лишь с его именем связывали своё благополучие и до сдавливающей виски боли боялись остаться без любимого правителя, беззащитными перед хищным миром, от агрессии которого сдерживал только он.

Зловещее напряжение пронизывало воздух, землю, воду. Никто не радовался рождению детей, никто в эти дни не влюблялся, никому и в голову не приходило отмечать семейные праздники. Назначенные свадьбы или переносились или игрались втихомолку, в узком кругу родных и друзей. Улицы словно сковало морозом. Еле ползли трамваи, автомобили едва обгоняли пешеходов, а те понуро шаркали ногами, словно стеснялись своего здоровья.

Тем временем жизнь, за продление которой все верующие и неверующие неистово молились, кто вслух, кто про себя, догорала тоненькой копеечной свечой. Уже ничто не могло повернуться вспять, и светила медицины, призванные её спасти, чувствовали себя в состоянии либо милосердно задуть пламя, либо не давать ему погаснуть до самой последней секунды. Нарастить слой воска, удлинить не ими отмеренный фитилёк они были не в силах.

Оставалось надеяться только на чудо. И многие вполне здравомыслящие люди, лишённые даже малейшей склонности к иллюзиям, неожиданно для самих себя превращались в мистиков, верящих в потустороннюю силу. Отвести беду могла лишь она, но поскольку беда ожидалась невиданная, не сравнимая ни с чем после великого потопа, то для вмешательства небес, буде они столь всесильны, лучшего повода представиться не могло. Всё чаще и чаще в мольбу: «Боже, помоги!» вклинивалось отчаянное «если Ты есть».

Однако чуда не произошло. Вечером пятого марта больной широко открыл глаза, пытаясь не то благословить толпившихся у смертного одра, не то убедиться в их любви и лояльности, потом закрыл их и начал издавать предсмертный клёкот. Так урчит в воронке вода, прежде чем окончательно скрыться в поглощающем её отверстии.

В двадцать один час пятьдесят минут наступила недобрая тишина. С остановкой дыхания умиравшего стоявшие вокруг него инстинктивно застыли, не решаясь выпустить из исправно работавших лёгких порцию набранного в них воздуха. Это продолжалось неправдоподобно долго и кончилось покашливанием, перешедшим во всхлипы и рыдания.

За первыми траурными заботами то ли забыли, то ли умышленно не стали извещать о случившемся народ. И хотя холодящая кровь весть разлеталась стремительней метеора в августовском небе, почти во всех частях огромной страны уже привычно спали, а в самом важном её часовом поясе готовились ко сну и продолжали оставаться в неведении и наивной надежде.

Горьким плачем залились на рассвете репродукторы на улицах и в домах. Миллионы людей умылись в то утро горючими слезами. В холодных краях они так и шли на работу с нетающими сосульками на щеках.

Скорбь накрывала чёрным облаком, прижимала к земле, не давала распрямиться. Плачущие голоса сливались в один сплошной вой, способный заглушить раскаты грома.

Горе незваным и нежеланным гостем нагрянуло почти в каждый дом. Даже равнодушные, без коих не обходится мир, и горстка злорадствующих – в семье не без урода – устрашились своих чувств и всячески скрывали их.