Теперь я всё вижу - стр. 4
– Она просто дразнит меня, ей завидно, что у меня такой красивый бойфренд. – Я запустила пальцы в его темные волнистые волосы и сердито посмотрела на бабушку.
После этого излюбленной шуткой в нашей семье стало то, что у моего бойфренда якобы женские ножки. Через несколько месяцев после разрыва я смогла наконец взглянуть на это с юмором, но в начале лета, когда сердечная рана еще обильно кровоточила, даже упоминание о «лягушачьих лапках» превращало меня в ребенка, уронившего на землю мороженое. Да, Сэм был для меня двойной порцией самого вкусного мороженого с карамельной крошкой, вот только я не уронила его; он сам спрыгнул.
С Сэмом мы познакомились в университетском театральном кружке, и, репетируя сцену на балконе из «Ромео и Джульетты», влюбились друг в друга без памяти. Насколько бурным был наш роман, настолько же и коротким. Уже через четыре месяца, когда мы заканчивали второй курс, Сэм бросил меня. Несколько недель перед разрывом мы то и дело ссорились, но последний гвоздь в крышку гроба наших отношений я вбила тогда, когда влезла в его электронную почту, пока он мылся в душе. К моему ужасу, в письме, адресованном другу, мой любимый характеризовал меня как «прилипчивую» и «дорого обходящуюся». Когда Сэм вышел из душа, я в слезах потребовала от него объяснений.
– Ты что, читала мои письма? – Он был шокирован. Держу пари, он впервые столкнулся с чем-то подобным.
– Только одно, – запинаясь, ответила я. – И вряд ли еще когда-нибудь прочту.
По его напрягшемуся лицу было видно, что он явно принял какое-то решение. Я заговорила быстрее:
– Но дело ведь не в этом. Давай не уходить от главного! А главное в том, что я очень тебя люблю. Я хочу сказать, что эти четыре месяца были лучшими в моей жизни.
– Послушай, – сказал он, присев рядом на край кровати и положив свою руку на мою. – Ты замечательная…
– Нет! Не хочу этого слышать! Я ЭТОГО НЕ ПРИЕМЛЮ!
– Николь, брось, давай…
– Ну пожалуйста!
– Мы же можем быть просто…
– Ну пожалуйста!
Ведь каждый знает, как мужчины жалеют чокнутых бабенок, лишенных всякого самоуважения.
Когда стало ясно, что мои мольбы не растопят его сердце, я рухнула на пол и завыла – в полный голос, заливаясь слезами и соплями, которыми время от времени давилась, что лишь вызывало во мне новые приступы агонии, поскольку я прекрасно сознавала, что, насмотревшись на то, как я давлюсь собственной слюной и соплями, Сэм точно уж ко мне не вернется.
Наступили каникулы, и, вернувшись в Нью-Йорк, я продолжала томиться на медленном огне. Все, на что натыкался мой взгляд, – ржаные рогалики, рекламные плакаты доктора Зизмора в метро, – напоминало мне о Сэме. Даже значок мужского туалета в офисе врача вызвал в памяти образ Сэма. Боже, как я любила его. Разглядывая свое размытое отражение в зеркале в женском туалете, я снова разразилась слезами.