Теория войны. Стратегическое отступление - стр. 1

Я лежал на спине и смотрел в небо, которое постепенно заволакивало серыми тяжёлыми тучами, не оставляя ни единого светлого островка, через который смог бы прорваться лучик света. Как моя жизнь – без единого просветления, сплошная мутная серая хмарь.

Грустно улыбнулся, вспоминая, как после тяжёлого ранения меня списали и выбросили, словно ненужную игрушку. Как постепенно всё начало катиться под откос: вся моя жизнь, в которой не осталось ничего, кроме всепоглощающей безнадёги.

Я лежал и просто смотрел на небо, наблюдая за метаморфозами природы. В них не было ничего, что не повторялось бы циклично по кругу из раза в раз, изо дня в день, из года в год.

Чем дольше я смотрел, тем более зыбкими стали казаться воспоминания. Они словно растворялись в этом небесном свинце, поглощались им, не оставляя мне даже прошлого. Я уже не помнил ни голоса, ни внешности жены. А была ли она? Или это плод моего воображения, который тянул за собой отголоски других, кажущихся чужими, воспоминаний? Может быть, действительно никогда и не существовало этой женщины, что первой предала меня из целой вереницы, последовавших за ней близких мне когда-то людей.

 Или я, как всегда, заблуждался, считая их близкими, хотя они никогда таковыми не были? Как дальтоники путают зелёный цвет с красным, так и я в который раз перепутал белое с чёрным, и сейчас хотел лишь одного – забыть. Всё забыть, включая собственное имя, чтобы не осталось ни единого напоминания о том, что я когда-то вообще существовал.

Я так сильно хотел всё забыть, что теперь, когда моя память словно растворялась и перемалывалась в труху, я не тянулся к ней, чтобы остановить этот процесс.

Никогда не думал, что могу рассуждать об обычной грозовой туче, как о чём-то невообразимом, несущим в себе столько тайн и загадок мироздания. Усмехнувшись, на мгновение прикрыл глаза: может мне податься в философы? А что, многие неудачники после полного провала их жизни становились философами и даже учили других, как можно наилучшим образом спустить то, что тебе осталось, в унитаз.

А ведь я всего лишь хотел перестать чувствовать себя никчёмным инвалидом и ещё хотя бы раз послужить своей стране, доказать в первую очередь себе самому, что чего-то ещё стою.

Последняя картинка, промелькнувшая передо моим внутренним взором: накануне вечером поступил звонок, и равнодушный женский голос оповестил, что меня навестят с рабочим визитом новый командир нашей части и его заместитель. И чем быстрее тучи затягивали небо, тем более нереальным казались воспоминания о звонке и маленькой квартирке в двенадцать квадратных метров, и об инвалидном кресле, которое я ненавидел так, как ненавидел никого и ничего в своей не слишком-то и длинной жизни.

 Закрыл глаза, прогоняя наваждение, вяло отмечая, что пошёл мелкий дождь, и смотреть вверх становилось просто некомфортно, чувствуя при этом, что проваливаюсь в чёрный сон, словно в густое, затягивающее с головой болото, из которого мне уже не выбраться. Никогда.

***

– Ваше высочество, ваше высочество, что с вами?! Вы живы?! – я с трудом приподнял раскалывающуюся голову и мутным взглядом посмотрел в ту сторону, откуда раздавался крик. Ко мне бежал, смешно подкидывая ноги в белых чулках, пожилой господин. Если бы не стоящий в голове гул и не двоение в глазах, я точно ответил бы, что «нет, не живой», и посмотрел, как отреагирует господин на этот выпад.

Внезапно до меня дошло, как он ко мне обращался. «Ваше высочество»? Это что, шутка? Я же не… а, собственно, кто я?

Паника затмила головную боль и сопровождающее её головокружение, и я резко сел. Сделал подобную глупость, определённо зря, потому что меня тут же вырвало. В то время как я освобождал содержимое желудка на мягкую зелёную травку, на которой, как оказалось, лежал, а сейчас стоял на четвереньках, старательно блюя, до меня добежал господин в белых чулках. Упав прямо белыми чулками на траву, принялся охать и хлопотать вокруг меня, периодически обмахивая белоснежным платочком.