Теория описавшегося мальчика - стр. 24
Она часто корила мужа, что тот, привезя мальчонку из командировки, еще там, в Кабуле, записал его Иваном.
– А чем Изя плохо? – вскидывала руки.
– А чем – Иван? – парировал Диоген Ласкин. – Ты знаешь, сколько я Иванов там похоронил? И еще я в Кабуле местного ребенка еврейским именем запишу! Да меня бы там!..
– Сам с идиотским именем всю жизнь живешь! – не унималась Роза Натановна, супруга военврача. – Теперь мальчику жизнь портишь!
– Чем же? – злился глава семьи.
– А если мальчик захочет вернуться на историческую родину?
– В Афганистан?
– На историческую! – Роза Натановна злилась и нарочно сыпала в котлетный фарш побольше восточных приправ, зная, что супруга после них три дня пучит. У каждого свое оружие.
Диоген Маркович хотел послать Розу Натановну грязно, но он никогда не позволял себе сделать это в реальности, лишь желание имел. Женщину, посланную ему Господом, осквернить грязным словом хирург не мог. Легче было умереть…
Он помнил, как дед сажал его в плетеную сумку, потом пристраивал эту сумку себе за плечи и нес мальчишку по горам. Отсюда и воспоминания о затылке с колючими волосами. Еще голова деда пахла кислым козьим сыром.
У деда имелось ружье. Он носил его на левом плече, и во время долгих переходов мальчишка трогал пальчиками затвор.
Когда хотелось пи́сать, он пускал струйку прямо деду на спину. Старик не возражал, просто продолжал идти. Как ишак шел, медленно, в одном ритме.
Приходило время, и дед сам мочился с какой-нибудь скалы, в ущелье. Запускал солнечную струю в пространство. Он оправлял штаны, а струя все летела и летела, потеряв с человеком связь.
Какой большой мир, решил для себя мальчик.
Дед редко говорил. Даже когда малыш плакал, пугаясь грозы с ее гневными огненосными молниями, дед просто гладил внука по обритой налысо голове.
Мальчик чуть подрос, и дед начал называть его Исламом.
Ислам понял, что его дед охотник. Старик стрелял горных козлов и людей.
Козлов они с внуком ели, часть козлятины и одежду мертвецов меняли на боеприпасы и соль. На убитых людей внимания не обращали, дед просто снимал с них одежду. Ислам не любил голых мертвецов, но деда о его делах не спрашивал. Да и мал был.
Еще Иван помнил, как они с дедом чуть не замерзли, задержавшись в пути. Дед еле волочил ногами по замерзшей дороге, а мальчонка за его спиной засыпал морозным сном, подав уже закоченевшую ладошку Всевышнему.
А потом они наткнулись на мертвого верблюда. Дед радовался, тыча сухим пальцем, показывая на погасшие глаза животного:
– Умер в нем огонь!
Это было их спасение. Старик вытащил из-под полы зимнего халата кривой нож, встал перед мертвым верблюдом на колени, шепнул что-то и вспорол ему брюхо. Когда он выгреб из животного внутренности, то заставил внука залезть в опустошенное чрево. В пустом брюхе оказалось тепло, как летом, и пахло по-домашнему вкусно. Заполз внутрь и дед. Проткнув верблюжий пузырь, дед напоил Ислама и сам напился. Сухой рукой он обнял внука, и они заснули.