Теоретическая и практическая конфликтология. Книга 3 - стр. 18

Стратегии с произвольным ингредиентом. Мысль о том, что обычная война могла бы быть инициирована непреднамеренно – в результате какого-то несчастного случая, ложной тревоги или механической аварии, в результате чьей-то паники или озорства, или неправильного представления о намерениях врага, или правильного представления о неправильном понимании наших намерений со стороны врага, – не является привлекательной. Обычно мы стремимся сократить такую вероятность до минимума; в определенных случаях, когда напряженность нарастает и стратегические силы подняты по чрезвычайной тревоге, когда побуждение быстро реагировать усиливается мыслью о том, что противная сторона может нанести удар первой, кажется особенно важным защититься от импульсивного решения, ошибок в суждениях и подозрительных или двусмысленных моделей поведения. Вероятно, что вследствие человеческих и механических причин возможность непреднамеренной войны возрастает в критической ситуации.

Но разве сам по себе этот механизм не является своего рода устрашающей угрозой? Предположим, русские наблюдают, что каждый раз, когда они предпринимают агрессивные действия, напряженность нарастает, и эта страна переходит в состояние готовности к быстрым действиям. Предположим, что они верят в то, о чем они так часто объявляли, – что усиленный статус для наших и для их ответных сил может увеличить опасность несчастного случая или ложной тревоги, с их стороны или с нашей, или какого-нибудь инцидента, результатом которого будет война. Могут ли они не понимать, что в таком случае риск тотальной войны зависит от их собственного поведения, при этом он возрастает, если они ведут себя агрессивно, и уменьшается, если они ослабляют свое давление на другие страны?

Что касается этого конкретного механизма, заметьте, что повышается не риск того, что США решат начать тотальную войну, а риск того, что эта война начнется намеренно или нет. Даже если русские не ожидали бы намеренного ответного действия на поведение, которое они держали в мыслях, они чувствовали бы себя неспокойно из-за возможности того, что их действия могли привести к войне или инициировать некоторый динамический процесс, который мог закончиться лишь массовой войной или массовым выводом советских войск. Они не могли быть уверены в том, что мы и они сможем всецело предсказать последствия наших действий в чрезвычайной ситуации и держать под контролем ситуацию в целом.

Существует угроза, – если есть подобный механизм, – что мы можем действовать в крупном масштабе, но не обязательно будем. Эта угроза наиболее вероятна. Ее вероятность определяется тем фактом, что возможность развертывания большей войны в ответ на советскую агрессию не ограничивается возможностью нашего хладнокровного решения атаковать; эта угроза, таким образом, распространяется за пределы областей и событий, для которых действует преднамеренная угроза. Она не зависит от нашего предпочтения начать тотальную войну, или от нашего обязательства начать ее, в случае если русские ставят нас перед фактом умеренно агрессивного хода. Окончательное решение предоставляется «случайности». Оценивать, насколько успешно они и мы можем избежать войны при данных обстоятельствах, предстоит русским.