Тентаклеведение. Девять ударов - стр. 26
—Ма.. Шень.. Ка-а-а…
—Вот, как ты заговорил!
—Да-а-а. Хорошо. Это зна… чит… что… я голубой?
—Всех вас одно и то же волнует. Это значит, что все голубые. Простата-то у каждого мужика есть! – Маша предугадала приближающуюся эякуляцию по сжимающимся яичкам, стиснула их, усилила нажим и темп.
—Ох. Ох. Да… Ма… Ма… Ша… Да! Ох!
—Какая я тебе мамаша?! Давай не бойся, расслабься, отпусти себя! Ножки в коленках согни … Да, так. Вот тебе два пальчика, мальчик мой! Хорошо, мой милый?
—О-о!.. О-о!.. О-о!.. Ой!.. О!.. О-о-о! О-о-о-о-о-о-о-ох!..
Саша, как многие мальчики, открыл для себя онанизм лет в двенадцать и вплоть до этой самой минуты думал, что знает про оргазм всё: эякуляция – это такое напряжение, как до мочеиспускания, а далее – щекотный зуд и освобождение, разве чуть сильнее. Но теперь перед глазами пульсировали белые точки, его словно взорвало несколькими сладостными всплесками, яички на секунду стали центром вселенной, а член извергнулся в задний проход Марии с блаженной истомой.
—Машенька! А-а-ах… Спасибо большое! Уффф… Иди ко мне… Как хорошо!..
Когда они, вымывшись и одевшись, сидели за столом, Маша серьёзно попросила:
—Пообещай мне одну вещь.
—Какую?
—Ты, может, найдёшь рано или поздно свою любовь. Так ты ей ничего не говори. Время от времени будем встречаться… Трахайся со мной хоть изредка! Пожалуйста!.. У тебя такой удобный пенис… И никто так спокойно не лежит, ты – просто прелесть! А если нет, мне будет очень тоскливо. Не переживай насчёт измен и прочее… Это всё неважно. С тобой мне было как никогда хорошо, а тебе, похоже, – со мной, а с другими этого ни у тебя, ни у меня не выходило. Судя по всему, ни разу. Так ведь? А любовь твоя никуда не денется. Понимаешь меня?
—Да, конечно.
—Обещаешь?
—… да…
* * *
Шли недели… Саша с Алисой постепенно помирились, хотя поначалу перестали даже разговаривать. Сашу раздирала дикая ревность, он постоянно вспоминал эти фразочки: «оглушительно хорошо», «замечательный член» и «как будто трактором переехали». Уязвлённое самолюбие грызло изнутри, а в горле появился горький комок, который никак не хотел уходить. Его то и дело тревожили видения, в которых его Лисонька жарко обнимала то Андрея, то Макса, то безымянного доктора… В груди скреблись острые коготочки. Про Марию жена, видимо, не догадывалась, а, скорее всего, просто не могла представить своего столь юного мужа в объятиях едва ли не вдвое старшей женщины. Сам Саша отчего-то не считал свою неверность чем-то существенным, легко оправдывая себя обстоятельствами. Алиса по-своему жалела Сашу, и когда он в порывах какого-то непонятного ей мазохизма начинал выведывать подробности её измен, говорила, что, в общем-то, и не запомнила почти ничего, отвечая односложно и без деталей. Но он от этой недосказанности, наоборот, фантазировал себе самые жаркие сцены, а «даже не запомнила» относил на столь высокий градус чувств, что аж захлёбывался ревностью и съедал себя изнутри. В кровати он теперь вёл себя так: ложился на подушку, закинув руки за голову, и лежал, уставившись в потолок. Алисе казалось, что это – жест презрения, о чём она ему так прямо и заявила.