Тени леса - стр. 8

Самриэль надеется, что на сей раз всё получится. Он молит о помощи, хотя бы самой малой, Светлую Деву Э́йнри, которая дарит свет днем и покой – ночью.

Но она, кажется, не слышит.

Сейчас

Есть у бродячих музыкантов одна особенность: они появляются, когда нужно. Заходят в питейную, ставят инструмент на стул, стол или кладут подле. И кто-то из посетителей уж точно выкрикнет: «Самое время!», – и его тут же поддержат. Нарастает шум, звучит музыка, гремят удары кулаков о крепкое дерево и топают сами собой пустившиеся в пляс ноги. Конечно, и недовольных хватает, но не расслышишь их тихие голоса. Они или уходят, или, подхватив общее настроение, становятся частью огромной веселящейся толпы. А потому, пока стоит хоть одна таверна, пока жив хоть один ее завсегдатай, музыкант всегда будет приходить, когда нужно.

И вот, наступает очередной вечер. В дверь одного из подобных заведений заходит галлери́йка – черноволосая, черноглазая, бледная и, как водится, остроухая. Ничего необычного, за что взгляду можно уцепиться. Да и народу вокруг достаточно, едва лицо соседа упомнишь – так много их, лиц этих, повидаешь. Кто подсядет, кто мимо пройдет, кто заговорить попытается. Случается, что и вовсе в морду дадут. Без причин, так просто.

Галлерийка садится за стол ближе к центру – почему-то пустующий и одинокий. Поправляет лежащие в капюшоне волосы, которые больше напоминают гнездо, настолько спутались, и снимает через голову ремень. Рядом ложится музыкальный инструмент, похожий на вытесанное из дерева птичье крыло, с пятью тонкими струнами. Девушка ласково гладит его ладонью, щелкает когтистыми пальцами бок и ухмыляется. Она кажется чуть уставшей, рисунок на лбу стерся, краска на губах – съелась, а одна из ладоней перемотана куском ткани, оторванным, видимо, от плаща, – черным и грязным.

Девушка поднимается с места, собирается скинуть с себя тяжелую, мешающую хламиду и в этот момент слышит, как тонко, жалобно звенит струна.

Дзинь!

Ухо недовольно дергается. Галлерийка скалится, обнажая клыки – четыре белых острых клинка, готовых вот-вот вонзиться в руку того, кто коснулся инструмента.

Дзинь! Дзинь!

Когда она хлопает ладонью по столу, кто-то рядом начинает тихо и жалобно скулить. Кто-то маленький, невзрачный, чью светловолосую макушку галлерийка видит, только опустив голову. Остроухий мальчик, отбившийся от невесть где ходящей матери, в свою очередь поднимает большие карие глазищи, в которых отражается пламя, громко шмыгает носом и вновь тянется, точно не его пытались одернуть. Он не отводит взгляда, только клонится в сторону, иначе ведь до струн не достанешь. А они издают такой забавный звук, когда подцепляешь пальцами, тянешь наверх и резко отпускаешь. И внутри, в круглом отверстии размером с кулачок малыша, что-то дребезжит.