Тени леса - стр. 33
Поднимаюсь на локтях и перелезаю через него. Заснуть не выходит, а болтовня Зенки утомила меня настолько, что, клянусь, еще одно слово – и я отправлю его обратно на пол. Потому мне приходится на время уйти. И взращивать внутри надежду, что когда я вернусь, он задремлет и не вспомнит об истории, которую так и не дорассказал. Ведь я не спрашивала его, нет. Ни про детство, ни про сестру, ни про ее глиняные горшки.
– Легаро. – Усмехаюсь и толкаю дверь. – Умей вовремя остановиться.
Перед тем как выйти, оборачиваюсь. Вижу в полутьме: улыбается. Сбросил груз тяжкий, один из многих. Такие тихони – что Зенки, что Сатори – вечно носятся с тем, что внимания не стоит.
Чего ради? Чтобы увязнуть, как в болоте? Чтобы понять однажды, что они, даже с посторонней помощью, не выберутся?
Ступаю босыми ногами по холодному полу. Широкие деревянные ступени не скрипят, не тревожат давно уснувших жителей. Внизу – там, где обычно люд собирается, – тихо. Даже слишком. Тем-то рутт-ан отличается даже от самых маленьких деревень. Здесь спокойно. И кажется, что я и вовсе одна. Слушаю свое дыхание, чувствую ровное биение сердца.
Не сразу замечаю фигуру у окна. Человек стоит спиной, у противоположной стены, и смотрит на чернеющий лес через кованую решетку. На звук шагов не оборачиваются, и я спокойно прохожу к печи, в которой всё еще тлеют угли. К большой глиняной кружке, полной теплой воды.
Сажусь за один из столов в углу, скрываюсь в темноте. Ее не рассеивает мягкий, но холодный свет Клубка. Грею замерзшие ладони о тару, бью пальцами по стенкам. Вспоминаю одну из мелодий – ту самую, которая особенно полюбилась местным жителям, – о женщине и двух ее непутевых отпрысках. Когти выстукивают ритм, и я, не удержавшись, начинаю подпевать.
– А младший сын, любимый сын, все тридцать восемь Половин – один, – подхватывает мужской голос. После того как меня заставили исполнить ее третий раз, немудрено, что он запомнил. – Для меня принарядилась, Ишет?
Слышу усмешку и в ответ недовольно бросаю:
– А ты, гляжу, себя ценишь, Гарольд. Разочарую: это всего лишь платье для сна.
Оно совершенно такое же, как и другое. Длинное, с мелким кружевом и легкими короткими рукавами, которые постоянно сползают с плеч. Но в этом наряде я ночую, а в том – выступаю в тавернах. И ни один из них не предназначен для того, чтобы впечатлить саахита.
Мы молчим. Он вновь отворачивается к окну и складывает руки за спиной, а я всё смотрю на сгустившуюся в кружке черноту. Не пью, просто пытаюсь согреться. Желания возвращаться в комнату нет. Потому что я знаю окончание истории Зенки. Несложно догадаться, что сестра забрала его имя, а вместе с ним и все деньги семьи, если таковые были. Я не могу его поддержать. Да и, будем честными, не хочу. Человеческая слабость – не то, что следует поощрять. Зенки может вернуть имя, он может взять себе любое другое, какое только пожелает. Но для этого нужно хоть чего-то добиться. А пока ты никто, пока слово твое весит не больше моих платьев, тобою распоряжаются старшие. Как вещью, ага. Которую спокойно могут выбросить.