Тени исчезают в полдень.Том 4 - стр. 7
Устин читал обо всем этом и явственно слышал голос Филиппа Меньшикова: «Россия – большая, на одной стороне ночь, на другой день. А мир еще больше, вот что. А разве может мир терпеть такую несправедливость?»
«Не может… Не может!» – гудело в голове Устина всю ночь. И, кажется, всю ночь он про себя так же горько и тяжело усмехался чему-то.
Второй раз послышался стук в дверь. Устин собрал листочки, рассыпанные по полу, сложил их в папку и крикнул:
– Ну кто там ни свет ни заря?
Дверь приоткрылась, вошла Пистимея.
– Вот она, голубушка, – нахмурил брови Устин.
– Всю ноченьку молилась… за выздоровление твое, Устинушка. – И Пистимея скорбно поджала губы.
– Вот как? – насмешливо сказал Устин.
– Ага… Утро, рассвело уже, собирайся. Я к Марфе побежала, а ты не мешкай тут, Устинушка. Ехать надо ведь нам…
– Ступай. Приду, – коротко бросил Устин.
Пистимея ушла. Морозов не спеша оделся. Одеваясь, не заметил, не слышал, как вошел Меньшиков.
Демид сел на то же место, где сидел вчера.
– Значит, так, Устин, – сказал он, поглаживая папку. – Ты поедешь сейчас домой. Захару скажешь – был припадок. Перепил, мол, горячка и хватила. Пистимея действительно не зря тебя в больницу повезла: это поможет тебе… отвязаться от всяких подозрений. Да смотри теперь у меня!
Устану почему-то показалось, что над его головой болтается паук. Но глянуть наверх побоялся.
– Заниматься будешь тем же, – продолжал Демид. – Только осторожнее, тоньше. С бригадиров-то, наверное, снимут тебя теперь.
– Должно быть.
– Ну, это ничего. Заниматься, говорю, тем же будешь. Я свой вклад делаю… для этого вот… – Демид легонько хлопнул по папке. – Зинку вот сам видел. Не будет, поди, если начнется что, мосты взрывать, как…
– Как кто?
– В кино-то ходишь, поди? Видел, однако, как такие вот… соплюхи эшелоны с немецкими солдатами под откос пускали. Так вот… чтоб не пускали – ты и… В общем, я делаю свой вклад, и ты делай свой. Поплотнее молодежью-то занимайся. Внучка этой Вороновой Марьи… как ее?..
– Шатрова Иринка.
– Вот-вот! Эта не только эшелоны под откос спускать будет. Эта… эта… – Демид не нашел подходящего выражения и замолчал. – Эта еще похлеще вырастет. Чего на нее смотреть?
– Я не смотрю.
– А чего же она у тебя, говорят, ходит, будто в радости выкупанная? – Демид заворочал своими круглыми глазами. – И этой по сердцу надо чем-то, чтоб заизвивалась от боли, чтоб вместо воздуха горстями жгучий перец заглатывала.
– Боюсь я, – выдавил из себя через силу Устин. – Не ее – Анисима боюсь. Он, змей ехидный, глаз с меня не спускает. Если что, так сразу меня…