Тени исчезают в полдень.Том 3 - стр. 25
Федька медлил. Учиться дальше, конечно, очень хотелось. Но, с другой стороны, снова жить под отцовской крышей?!
– Я тебе же сказал весной… – начал было Федька нерешительно, но отец вдруг мягко положил ему на голову свою широкую ладонь. Это было так неожиданно, что Федька даже присел.
– Слушай, Федор, – уговаривающе произнес отец. И это тоже было неожиданно. – Подурили – и хватит. Учись, пока шея отцовская дюжит…
– Вот я и хочу слезть…
– Да не об этом я, – поправился отец. – Ты видишь, я в жизнь твою не вмешивался…
– Может, ты опять не об этом? – Федькины губы тронула почти незаметная усмешка.
Но Устин разглядел ее, и его борода качнулась из стороны в сторону.
– Л-ладно. В самом деле вырос…
Федьку поразили не слова, а отцовский голос – усталый, грустный, совершенно беззлобный и… беспомощный. У Федьки даже мелькнула мысль: да этот ли человек, сверкая в лунном свете голыми плечами, бежал когда-то за ним по улицам села, готовый схватить, бросить оземь и растоптать своими огромными сапожищами? Судя по словам, тот. Судя по громадным юфтевым сапогам, тот же. Вон та же волосатая грудь виднеется из-под расстегнутой рубахи. Та же черная борода, те же черные глаза с ослепительными белками… А судя по голосу, не тот.
У Федьки мелькнуло, что Захар Большаков, наверное, все же говорил с отцом о школе. Подумал – и рассмеялся легко и радостно.
– Ты чего? – недоумевающе поднял брови Устин.
– А так, весело. Почему человек не может сразу понять всего, а? Видит все, а не понимает до поры до времени…
– Чего не понимает?
– А что есть на свете люди. У каждого на свете есть люди!!
– Ма-ать! Пощупай ему лоб – не горячий? – как-то поспешно прокричал Устин.
– Нет, не горячий, нечего щупать. А не понимаешь – объясню. У меня вот Клашка есть, Захар Большаков, и еще много-много есть у меня на земле людей. И сама земля есть – со Светлихой, с зареченскими лугами, с тайгой, с Зеленым Долом, с утесом над речкой, с осокорем над утесом. И я за всем этим как за железной стенкой.
– Хватит! – оборвал Устин Федьку хриплым криком.
– Нет, не хватит! Ты просто лоб расшиб об эту стенку.
– Мать, дай ему своего вонючего питья, а то… не в себе он, кажись… в самом-то деле! – опять закричал Устин.
– Та-ак, значит, не понимаешь меня? – спокойно спросил Федька.
– Не понимаю.
– Или не хочешь сознаться, что понимаешь?
Теперь во взгляде Федьки и в помине не было испуга, обиды или беспомощного детского укора. Перед Устином стоял вовсе и не подросток, а взрослый, сильный человек с ясными, голубыми, как у матери, глазами. Он не усмехнулся, но в этих глазах все равно плавали, переливались под лучами утреннего солнца, косо бьющего через всю комнату, горячие искорки. Они не кололи Устина, не жгли ядовито и беспощадно, как он, очевидно, ожидал, но они, эти искорки, делали более страшное для Устина дело: они безжалостно заставили его вспыхнувшие было черным огнем глаза потухнуть и медленно опуститься вниз.