Тень - стр. 13
Выступление закончилось, он медленно закрыл книгу, и софиты снова осветили сцену. Его голос растворился в полной тишине, и этой паузой немедленно воспользовался страх. Вечная боязнь того, что именно сейчас это случится. Публика в едином порыве поднимется и оглушающим ревом выразит свое разочарование. Он ни на что не годен. Он посредственность. Но тут, освобождая его от страхов и наполняя собой его жилы, раздались аплодисменты. Звук вдохновенно хлопающих ладоней согрел его, точно любовное объятие.
Он великолепен, он всем нравится.
Скорее бы расслабиться, добраться до мини-бара в гостиничном номере.
Прежде чем уйти со сцены, он посмотрел на женщину долгим взглядом.
Приходите в ложу.
На автоответчике обнаружились три сообщения. Первое от Элен, его дочери. Он забыл позвонить, как обещал. Второе от жены Луизы, она сердилась из-за того, что он не позвонил Элен. А третье от некой Марианны Фолькесон, которая разыскивала его, чтобы спросить о Грете Персон – экономке, жившей у них в семье, когда Ян-Эрик был маленьким. Дело давнее, однако, по распоряжению отца, акционерное общество Рагнерфельдт по-прежнему ежемесячно выплачивало Грете определенную сумму, что-то вроде пенсии за долгую и верную службу. Ян-Эрик записал номер Марианны Фолькесон и уже начал набирать номер дочери, когда в дверь осторожно постучали.
Он отключил мобильный и открыл.
Наконец-то ему не нужны слова-лауреаты. На этой сцене он и так звезда.
Ночью ему не придется страдать от одиночества.
«Отлично».
Именно это слово пришло ей в голову, едва она утром открыла глаза, хоть она, убейте, не понимала, откуда оно могло взяться. Она бы не удивилась, если бы подумала что-нибудь вроде «достали» или «задолбали», но это было именно «отлично» – слово, для которого у нее уже давно не было никаких поводов.
Луиза Рагнерфельдт завтракала, сидя за кухонным столом и слушая утреннюю возню дочери. Вблизи постепенные изменения незаметны. Только на расстоянии ты начинаешь отчетливо видеть, что распад прогрессирует, и уже невозможно дольше притворяться, будто ничего не происходит.
Как всегда. И пусть. Могло быть хуже.
Этот прием больше не работает. По крайней мере, если полжизни уже позади и ты в свои сорок три понимаешь, что годы пролетели очень быстро. А двенадцатилетняя дочь являет собой яркое доказательство тому, что и оставшаяся часть отпущенного времени промчится с той же скоростью. Потребность в чем-нибудь «отличном» возникала регулярно, но настоящее «отличное» должно идти от сердца.
Она вздохнула, в очередной раз услышав его автоответчик, и отключилась, так и не оставив сообщения. Иногда ей казалось, что по телефону говорит свекор, так похожи стали их голоса. Она все время путала их. Ей снова пришло в голову, что муж для нее стал таким же чужим, каким был и навсегда останется свекор. Может быть, отчасти она сама виновата, что толком не познакомилась с ним до инсульта, но так вышло не нарочно. Она умела расшевелить кого угодно, но в присутствии Акселя Рагнерфельдта внутренне сжималась, становилась молчаливой, скучной и так долго подбирала слова, что в результате не говорила ничего. А в тех редких случаях, когда она все-таки преодолевала себя, ее спотыкающиеся о бесконечные «как бы» и «наверное» фразы звучали скорее как вопросы, а не утверждения, и в итоге она умолкала под пристальным взглядом Акселя. Она сама себе удивлялась. Может, это было запоздалым проявлением ее разрыва с семьей, оставшейся в Худиксвалле, городе, где прошло ее детство. В их роду она первая получила высшее образование. Отец с матерью поддерживали Луизу и защищали от тех, кто считал ее выскочкой, но порой, видимо, и сами сомневались, не слишком ли высоко она задрала планку. В ее родном доме слова служили конкретными инструментами, и их без нужды не использовали. Считалось, что, если проблемы не обсуждать, они решатся сами собой. Мысли следовало держать при себе. Книжки были уделом людей образованных, представляющих другой, более утонченный социальный слой – учителей, врачей, начальников.