Тень Эдгара По - стр. 61
– По ту сторону стены есть небольшой участок, отведенный властями для захоронения ваших единоверцев, мосье Кларк.
Вывеска на французском языке гласила, что за стеной находится еврейское кладбище.
– Действительно, участок мог бы быть и поболь… – начал я, но оборвал себя на полуслове. В голове моей всплыла только что произнесенная Дюпоном фраза. Я вскинул брови. – Мосье Дюпон!
– Да?
– Что вы только что сказали? Что вы сказали об этом кладбище?
– Что там хоронят людей вашей веры – ну, или тех, чью веру вы разделяете частично.
– Но, сударь, почему вы решили, что я иудей? Разве я сообщал вам что-либо о своей нации или вероисповедании?
– Так вы не иудей? – крайне удивился Дюпон.
– Вообще-то, – с замирающим сердцем произнес я, – моя матушка была иудейка. Мой отец протестант. Был. Мои родители оба умерли. Но вы-то как догадались?
Видя, что я не отстану, Дюпон снизошел до объяснения.
– Несколько дней назад мы с вами приблизились к одному дому на Монмартре. Вы припомнили газетные статьи и сообразили, что в этом доме была жестоко убита молодая девушка.
Действительно, пресса всячески смаковала детали этого прискорбного события, а я читал газеты ежедневно с целью совершенствоваться во французском языке.
– Почувствовав, что место в известном смысле святое, – продолжал Дюпон, – вы коснулись шляпы. Однако, вместо того чтобы снять ее – что автоматически делает христианин при входе в церковь, – вы плотнее нахлобучили шляпу, то есть повели себя как иудей при входе в синагогу. Затем вы некоторое время теребили край шляпы, не зная, как с ней поступить – снять или оставить. Из этого я заключил, что вам случалось молиться как в церкви, так и в синагоге.
Дюпон угадал. Матушка не рассталась со своей верой даже в замужестве, не уступила настояниям отцовской родни. Когда же в Балтиморе, на Ллойд-стрит, достроили синагогу, частенько брала меня с собой молиться.
Дюпон снова погрузился в молчание. А я тихо торжествовал – в крепости под названием «Огюст Дюпон» наметилась брешь.
Всякий раз, когда я осторожно начинал расспрашивать Дюпона о прошлом, лицо его каменело. Тем не менее между нами завязалась своеобразная дружба. По утрам я заходил за ним. Если я заставал Дюпона лежащим на постели с газетой, он приглашал меня выпить кофе у него в комнате. Обычно Дюпон объявлял, что намерен прогуляться, а я просил разрешения сопровождать его. Он не снисходил до ответа, что означало милостивое согласие.
Дюпона характеризовала непроницаемость, этакая нравственная невидимость, возбуждавшая мое любопытство. Хотелось взглянуть, каков Дюпон влюбленный или Дюпон разгневанный; на худой конец, выяснить его предпочтения в еде. Я рвался узнать мысли Дюпона и вызвать в нем аналогичное любопытство к моей персоне.