Темные проемы. Тайные дела - стр. 4
– Привет, Салли! – Я поцеловала ее и пустилась в соболезнования, но она от этих моих причитаний только отмахнулась:
– Отец по-настоящему умер еще до того, как я родилась. Сама знаешь.
– Ну, я кое-что слышала. – Наверное, мой траур смотрелся бы искреннее, знай я чуть больше.
Салли сбросила пальто, опустилась перед огнем и сказала:
– Я прочла все твои книги. Мне все понравились. Стоило черкнуть тебе письмо.
– Спасибо, – поблагодарила я. – Жаль, что понравились они, похоже, тебе одной.
– Ты – художница, Мел. Нельзя везде и всюду рассчитывать на успех. – Она протянула к камину свои бледные руки.
Надо же, я – и «художница»? Для самой – новость. Впрочем, даже такое признание моих творческих потуг грело душу.
Вокруг камина кругом выстроились обтянутые скрипучей кожей кресла. Я села рядом с подругой.
– Я часто читала о тебе в «Литературном обозрении», – сказала я, – но и только. И так шли годы. Долгие, долгие годы.
– Я рада, что ты все еще живешь здесь.
– Не «все еще», а «снова».
– Ого?.. – Она улыбнулась своей нежной, рассеянной улыбкой.
– Ну, чужбина задала мне хорошую трепку. В итоге я решила, что лучше вернуться.
– В любом случае, я рада застать тебя здесь. – Только это она и сказала – и никаких уточняющих вопросов.
– А у меня вот поводов для радости мало. Дивлюсь, откуда они у тебя!
– Мел, глупенькая. Я и сама теперь буду здесь жить.
Да, такой ответ мне в голову не пришел.
– Кто сообщил тебе, что отец скончался? – не удержалась я от прямого вопроса.
– Один друг из местных. Пришлось мне срочно бросать дела в Малой Азии – у нас там раскопки – и мчаться сюда. – Она была на удивление светлокожей для человека, жившего под солнцем; но ее кожа была такой, какая в принципе не загорает.
– Будет здорово снова видеть тебя часто, Салли. Но чем ты здесь займешься?
– А чем занимаешься ты?
– Я пишу… ну а в свободное время горюю о том, что жизнь пошла под откос.
– Я тоже пишу. Иногда. По крайней мере, занимаюсь редакторской работой. И я не думаю, что моя жизнь, собственно говоря, когда-либо начиналась.
Я ляпнула то, что ляпнула, из чистой жалости к себе – хоть и не собиралась. А вот тон ее ответа определить я не смогла. «Естественно, – подумала я не без легкого злорадства, – естественно, она выглядит до абсурдности девственно».
Неделю спустя к дому доктора Тесслера прибыл фургон, в котором было много книг, несколько упакованных чемоданов и еще немного всякого скарба, – и Салли переехала. Она не дала никаких дальнейших объяснений своему спонтанному уезду «вдаль от обезумевшей толпы» – наш городок, удаленный на сорок миль от Лондона, был слишком провинциален по стандартам «столичной жизни», но и сельской уверенной самообеспеченности ему явно недоставало. Мне пришло в голову, что средства Салли, возможно, не столь велики, чтобы она пренебрегла дармовым жильем. Я, правда, понятия не имела, находился ли дом теперь в ее собственности и написал ли Тесслер завещание. Салли всегда была небрежной во всем, что касалось житейских моментов, и меня они подчас волновали как бы за нее – и сильнее, чем ее. Но на сей раз она отвергла всякую помощь. Несомненно, выставив дом на продажу, она не выручила бы за него достаточную сумму, чтобы перебраться в края поинтереснее, – и еще меньше выгадала бы, сдав его в аренду.