Темная волна. Лучшее - стр. 54
– Что? – дёрнулся Дмитрий Эдуардович.
Охранник принял это за одобрение: значит, правильно подал историю, раз собеседник встрепенулся.
– Представляете? Ножом! А потом вырезал сердце и положил в какую-то миску.
– Простите? В миску? Сердце?
– Да! Но это ещё ерунда, это не главное!
– Ерунда… – слабым голосом повторил Дмитрий Эдуардович, ища в карманах пальто кепку.
– Сердце-то билось! Понимаете?
Заговорщицкий тон охранника вызвал у Дмитрия Эдуардовича приступ тошноты. Перед глазами билось что-то алое и липкое.
– Простите…я пойду, душно… простите…
– Да, да. Дверь, осторожно… Но вы понимаете, сердце билось! Вырезанное сердце билось! Всего наилучшего!
– Ага… и вам…
Он оказался на улице. В заговоре снега и ветра: снежинки клеились к лицу, вихрь обстреливал их холодными струями. Луна слитком серебра пряталась в грязных разводах неба.
«Так поздно? Сколько же я провёл…»
Дмитрий Эдуардович понял, что принял за луну какую-то конструкцию на крыше дома, надел кепку, стал поспешно застёгивать пальто.
Девять остановок автобуса.
Следовало поторопиться и набраться терпения.
У подъезда собственного дома его ударил голос соседки.
– Хмурый как лес ночью! Продай новость за американский червонец!
– Что продать?
– Новость продай! – каркнула соседка, «старая, но щиплющая, как девятивольтная батарейка» (это сравнение Дмитрий Эдуардович позаимствовал у полузабытого мэтра фантастики – Алексея Жаркова; люди легко забывали всё, от имён до традиций, словно в потере прошлого нашли новую цель существования). – А лучше подари, потому что червонца всё равно нет. Хмурый, значит, новость в тебе живёт. Подари!
Дмитрий Эдуардович приблизился к лавке.
– А вот и подарю. А вот и мотай на ус. Дети – зло! Дети – боль!
Соседка захлопала глазами, неподвижно засуетилась (эту технику она довела до совершенства, олицетворяя деятельность всего союзного государства России и Белоруссии: видимость движения есть – движения нет).
– Да как, да как можно! При живом-то сыне!..
– Не сын он мне! Реклама! Знаете, что такое реклама?!
– Ходишь, значит, сын. Чё ходить-то, к чужому?
Дмитрий Эдуардович подался вперёд, резко остановился, словно налетел на штык: рот открыт, но пуст на слова, нижняя губа в каплях слюны. Закололо под левой лопаткой; он вяло качнул рукой, дав боли отмашку – криков не будет, пробормотал «хожу» и пошёл прочь.
Дом высился мрачный, блочный, негостеприимный. В квартире пахло гадко – очистные сооружения не преминули надышать в окна, оставленные на проветривание.
Дмитрий Эдуардович скинул туфли, уже в ванной стянул противно-влажные носки (подошвы он менял недавно, но дыры, видимо, перешли в разряд фантомных, пропуская влагу, как ампутированная рука пропускает боль) и включил кран. Вода была едва тёплой, с упрёком-мечтой о настоящем тепле. Дмитрий Эдуардович быстро потёр под струёй ступни, вымыл руки, закрыл кран и сел на плитку.