Темная волна. Лучшее - стр. 19

Я понимаю, что в жизни есть уйма вещей пострашнее удаления желчного, но какое мне было дело до этого? Страдаешь здесь и сейчас.

Я не мог контролировать даже глаза.

– Смотри, плачет, – сказала старая медсестра молодой и позвала врача.

– Очень больно? – спросил доктор.

Я кивнул.

– Хорошо, сейчас что-нибудь уколем. Попытайтесь поспать.

Приходила Марина, но я плохо это запомнил.

На вторые сутки отпустило.

На утреннем обходе мне разрешили сходить на обед. Кормили в больнице «шикарно»: геркулес, манка, жиденькие супы, пюре на воде с рыбой, слабенький чаёк без сахара.

В палате лежали втроём (соседи – с аппендицитом), одна койка пустовала. Неработающий телевизор, четыре тумбочки, два стула для посетителей.

Марина привела Макса. Сын был под впечатлением: больница, врачи, каталки, больные… А папка… а что папка? Я его не винил, просто был рад видеть и слышать.

Марина расспрашивала о диете, которой теперь мне предстояло придерживаться. Пареное, вареное, нельзя острого, жареного, жирного, кислого, солёного. Суточная норма соли восемь граммов – это я запомнил очень хорошо. На Новый год побалуйте себя бокальчиком красного вина. Спасибо.

Мы сидели на скамье в коридоре. Марина держала меня за руку. Я чувствовал себя похудевшим на десять килограммов, что было недалеко от правды. Макс вернулся от стенда, проводил взглядом медсестру, а потом задумчиво посмотрел на меня: маленький серьёзный мужчина.

– Пап, мне снилось, как машина упала в реку.

– Когда снилось?

– Ну, так… когда-то.

«Когда-то» могло с равным успехом означать и «вчера», и «в прошлом месяце», и «год назад».

– И что с машиной? – спросил я. – Утонула?

– Да! И даже помялась!

– В воде?

– Там была стена! И паровоз!

– Ух ты.

Когда Макс отошёл, я спросил у Марины:

– Как он спит?

– С переменным успехом.

В тот год Макс часто кричал во сне, словно не мог выбраться и звал на помощь. Когда мы брали его в свою кровать, то я – разбуженный, со стылым сердцем – обнимал сына, шептал «всё хорошо, хорошо», чувствуя раны от этого неожиданного крика. Я баюкал его и клялся себе, что посвящу всю жизнь тому, чтобы Макс был счастлив, всегда буду рядом…

Я помню кусочки пересказанных сыном снов, помню хорошо. Они одновременно забавляли и пугали («они в клетке, их едят собаки»). Игнорировать их казалось неправильным, верить – изнурительно опасным.

– Всё будет хорошо, – сказал я. – У нас всё будет хорошо.

Вечером появился Ненастоящий дядя. И хорошо уже не было никогда.

– С вашим сыном случится что-то плохое, если вы не уйдёте, – сказал он.

Меня словно ударили в лицо.