Тебя. Сейчас. Очень - стр. 1

1. Глава 1

Ещё никогда Штирлиц не был так близок к провалу.

Ещё никогда для бойца внешней разведки Динара Абакарова с позывным «Лис» в этой фразе не было так мало иронии.

Лис облажался по полной.

Да, бывших разведчиков не бывает. Да, три года назад он и предположить не мог, что ни к чему не обязывающая интрижка станет проблемой.

Но он чувствовал себя по уши в дерьме. Да, собственно, и был в нём.

Ну, почему сейчас? Почему она? Как?! Как, твою мать, его угораздило переспать с лучшей подругой девушки, которая стала для него важнее всех на свете?

Он мерил шагами комнату не в силах остановиться. Придерживал на голых бёдрах полотенце, прислушивался к шумящей в душе воде. И не знал, что делать, когда его Принцесса выйдет. Не понимал, как должен поступить. Но с катастрофической ясностью осознавал, что всё летит к чертям.

Вот именно сейчас. Когда ему казалось, что если она дождётся, то всё у них будет хорошо. И она дождалась. А он вернулся через три с лишним месяца из тяжелейшей командировки в Дагестан, где с кирпичных заводов они спасли несколько сотен людей из трудового рабства.

Именно сейчас, когда он окончательно и бесповоротно понял, что любит эту девчонку, что звал Принцессой. Что хочет семью и детей. Даже втайне надеялся, что она беременна. Уже решил, что сделает ей предложение. И в лепёшку расшибётся, ради того, чтобы она была с ним счастлива.

Именно сейчас вылезло это: приехала её подруга. И оказалось, что Лис очень даже с ней знаком.

Чёрт!

В тот дождливый летний день три года назад после очередной ссоры с женой, Лис вышел в чём был, сел в свой раздолбанный джип и отмахал хренову тучу километров из города, в который приехал ради Ирки, до города, в котором родился и теперь жил.

Да, три года назад он был женат. И наивно думал, что, если уедет, с этим городом ничего его больше не свяжет. Их семейная лодка, как говорится, налетела на мель и разлетелась в щепки, не выдержав и года брака. Лис уехал, чтобы больше никогда не вернуться. И не вернулся. А через месяц они с Иркой уже развелись.

Но по дороге он, только что вырвавшийся на свободу, каждой клеточкой тела и души с упоением ощущая, что поступил правильно (Ирке будет лучше без него, да она и не его женщина), притормозил, чтобы подвести стоявшую на обочине и промокшую до нитки девчонку и два дня они…

Зайку бросила хозяйка, под дождём остался зайка...

Чёрт!

Да, это было три года назад. Задолго до того, как он встретил свою Принцессу. И он не знал, никто не знал, что жизнь повернётся так, что они снова встретятся с… Лерой.

Лера! Так она представилась сейчас. Тогда, посадив продрогшую девчонку в машину, Лис вспомнил своё студенческое прозвище и назвался Нероном. Она спросила:

— А чем был известен Нерон?

Лис пожал плечами:

— Тем, что спалил Рим?

— Тогда зови меня Рим, — улыбнулась она, откидывая с лица мокрые светлые волосы. — Именно так себя и чувствую, как разрушенный город после пожара, который тушили с брандспойтов.

— Рим? — засмеялся Лис. — Нет, детка, я буду звать тебя Зайка.

Со скамейки слезть не смог, весь до ниточки промок…

Ей шло Зайка, этой юной глупенькой легкомысленной блондинке, как тогда показалось Лису. Или с некоторых пор Лис просто не любил блондинок.

И он воспользовался. Её неопытностью. Её бравадой, граничащей с безбашенностью. Или безбашенностью так похожей на браваду. Ей хотелось казаться взрослой, циничной, бессердечной. И он повёл себя как последняя скотина. Поэтому, наверное, сейчас ему было так тошно. Поэтому он наглухо и забыл про ту встречу.

Он пнул сваленные в кучу вещи. Их надо бы разобрать. И перестирать. Но он не успел. Лис только вчера вернулся и думал, что зря. Что лучше бы он сгинул в дагестанских горах, когда в комнате, что снимала Принцесса, ему открыл дверь её бывший, а из одежды на парне, известном Лису как Конь Аполлонович, хотя звали его Роман, был только меч в могучей правой руке, то есть простынь, которой он прикрывал пах.

Что Лис в тот момент пережил, он не мог описать словами. И когда на морозе с горла с горя, что Принцесса вернулась к бывшему и его не дождалась, глотал водку, хотел только одного: сдохнуть. Другого способа заглушить боль он не знал.