Тебе, мой сын. Роман-завещание - стр. 58
Когда мне исполнилось восемь лет, мать потребовала меня вернуть, чтобы отдать в школу. И как родственники отца ни противились, закон был на стороне матери. Говоря откровенно, я отвыкла от неё и никак не хотела переселяться в город. Но делать было нечего. Обливаясь слезами, повезла меня тётка в Кумух, усадила на линейку поручив попутчикам и вознице отвезти меня в целости и сохранности к известному тогда в Темир-Хан-Шуре портному Мудуну Давыдову, мастерская которого была рядом с постоялым двором. В дороге, когда мы ехали вдоль берега Казикумухской Койсу, в Цудахарском ущелье, один из сидящих на линейке сзади парней, указав на огромный валун, вокруг которого пенились стремительные воды, сказал мне:
– У твоей матери такой крест, как этот валун.
– Ишак! Грязный тупица! – крикнула я в гневе и сделала рывок, чтобы кинуться в бурные воды большой горной реки. Но меня вовремя успел схватить правой рукой сидевший рядом мужчина, а левой он наотмашь ударил по лицу оскорбившего меня парня. Я тут же успокоилась и доверительно прижалась к плечу заступника.
Добрались мы до Шуры благополучно. Мать, увидев меня в длинных шароварах, длинном широком платье, в чохту (головной убор, в котором прячут косы горянки), сверх которой накидывают платок, поспешила всё это снять с меня, несмотря на моё отчаянное сопротивление и слёзы. Ни мама, ни два моих брата не знали лакского языка, а я не умела говорить по-русски – значит, найти с ними общий язык я не могла. Облачённая насильно в короткое новое платье, в куцые белые штанишки с кружевом и шёлковую косыночку, я забилась в угол, как зверёк, и долго рыдала. А потом, улучив момент, убежала к дяде в мастерскую, которая находилась недалеко от нашего дома, и заявила ему, что не хочу жить в городе, пусть пойдёт заберёт мою одежду и отправит меня сегодня же обратно в аул.
Несколько дней дядя уговаривал, убеждал меня, что не может этого сделать, иначе его арестуют, что я должна жить у родной матери, с родными братьями в отцовском доме и обязательно поступить учиться в школу.
– Я уже выучила Коран, умею читать и писать, а по-русски учиться не хочу.
Мама что-то говорила дяде и плакала. Мне стало жаль её, и я пошла домой, натягивая платье, присборенное в талии резинкой.
Всё меня раздражало в первое время, особенно постель, покрытая белоснежной выглаженной простынёй, на которой я чувствовала себя особенно неловко после тёмных шерстяных матрасов и овчинных шуб. Ту неловкость, которую испытывала я при соприкосновении с очень белым, вспомнила недавно, когда один из моих земляков – мастер по ремонту телевизоров – рассказал о том, как его пригласил соотечественник из интеллигентной семьи починить неисправный телевизор. Русская жена того земляка – врач по профессии – приготовила обед, накрыла стол белой скатертью, расставила тарелки разной величины, фраже на подставках, положила белые бумажные салфетки и всё прочее. Мастеровой, увидев всё это на столе, отказался от обеда, несмотря на то что был очень голоден. Отказался, чтобы не ударить лицом в грязь, не зная, как вести себя за таким столом, а вернее, чтобы случайно не закапать белоснежную скатерть вином, супом или подливкой.