Те, кто уходит и те, кто остается - стр. 45

После ужина началось самое главное. Пьетро торжественным голосом попросил у отца моей руки. Он использовал именно это выражение и произнес его с таким чувством, что моя сестра чуть не расплакалась, а братья развеселились. Отец засмущался и забормотал, что для него это огромная честь – такой приятный и серьезный молодой профессор… Казалось, дело близится к завершению, но тут вмешалась мать.

– Мы не согласны, – сказала она хмуро. – Если вы не будете венчаться. Брак без священника – не брак.

Наступила тишина. Должно быть, родители заранее договорились, что эту тему поднимет мать. Отец, впрочем, не выдержал и слегка улыбнулся Пьетро, чтобы показать ему, что он, хотя и принадлежит к «мы», заявленному женой, предпочел бы обсудить этот вопрос в более мягкой форме. Пьетро улыбнулся ему в ответ, но, понимая, что на сей раз главный собеседник не он, отныне обращался исключительно к матери. Я заранее предупредила его о враждебности моих родных, и он подготовился. Он говорил просто, доброжелательно, но, как всегда, очень четко. Сказал, что понимает их, но и сам, в свою очередь, надеется на их понимание. Что бесконечно уважает людей, искренне верующих в Бога, но себя таковым не ощущает. Что быть неверующим вовсе не означает ни во что не верить, что у него есть убеждения и он бесконечно верит в свою любовь ко мне. Что именно эта любовь скрепит наш брак, а не алтарь, священник или работник муниципалитета. Что отказ от церковного обряда для него вопрос принципа и что я непременно разлюбила бы его или, по крайней мере, любила бы меньше, если бы он показал себя человеком беспринципным. Наконец, что и моя мать, вне всякого сомнения, не смогла бы доверить свою дочь человеку, готовому просто так отречься от своих убеждений.

При этих его словах отец начал уверенно кивать в знак согласия, братья стояли разинув рты, Элиза опять растрогалась. Мать хранила невозмутимость. Несколько секунд она теребила обручальное кольцо на пальце, затем посмотрела Пьетро прямо в глаза и вместо того чтобы сдаться или продолжить спор, вдруг принялась с холодной решимостью превозносить мои достоинства. Она говорила, что я с детства была не такой, как другие дети. Что мне удавалось то, что было не под силу ни одной другой девчонке в квартале. Что я была и остаюсь ее гордостью, гордостью всей семьи. Что я никогда ее не разочаровывала. Что я заслужила право на счастье, и что, если кто-нибудь причинит мне боль, она постарается, чтобы этому человеку было в тысячу раз больнее.

Я слушала ее в замешательстве. Пока она говорила, я пыталась понять, говорит она это серьезно или, по своей привычке, дает Пьетро понять, что ей плевать на его профессорское звание и на всю его болтовню, что это не он делает одолжение семье Греко, а семья Греко делает одолжение ему. Я слушала ее, не веря своим ушам. Зато мой жених верил ей беспрекословно и соглашался с каждым ее словом. Когда она наконец замолчала, он сказал, что прекрасно знает, какое я сокровище, и бесконечно благодарен ей за то, что она воспитала такую дочь. Затем он сунул руку в карман пиджака, достал синий футляр и застенчиво протянул ее мне. Я удивилась – что это может быть? Кольцо он мне уже дарил. Неужели решил подарить еще одно? Я открыла футляр. В нем действительно лежало кольцо, причем невероятно красивое: из красного золота, с аметистом, обрамленным бриллиантами. «Это кольцо принадлежало моей бабушке, – тихо сказал Пьетро, – маминой матери. Вся наша семья очень рада, что оно достанется тебе».