Те, кого любят боги, умирают молодыми - стр. 2
О чём только мы не вели с ним беседы за несчётными литрами чая! Говорили о разной чепухе, но нам было хорошо. День сменялся ночью, поднимался и затихал ветер, роняя листья с деревьев; загорались и гасли цветы на закате, и обволакивала тайной тьма, в которой вспыхивали при свете сигарет наши худые лица, а мы все сидели и пили чай.
На соседской даче жили Игорь, интеллектуал и молодой ветеран (он воевал в Чечне), и его жена Маша, милая, скромная девушка, похожая на фею. От их дома нас отделял проломанный забор в густых кустах пахучей сирени. И вот однажды, во время очередного нашего чаепития, из сирени раздался голос, и мы увидели над забором светлую голову Маши:
– Ребята, можно к вам? У меня к чаю кое-что есть.
– Смотря что, – ответил Никита.
На этом бы всё и закончилось, но я встал и предложил Маше присоединиться. Готовя ей место, стряхнул со скамьи разную труху, листья и жучков. Маша поблагодарила и села, и с этого момента Никита не проронил ни слова, а только смотрел куда-то в сторону, где между берёзой и сосной открывался кусочек заката. То ли он стеснялся, то ли ему было скучно, мне неизвестно. Я же принялся развлекать Машу, как только умел, а умел я плохо, но ничего другого не оставалось – ведь наш сад впервые посетила красивая девушка, а мне не хотелось ударить в грязь лицом. Я кривлялся, кричал, хихикал, размахивал руками и дёргался всем телом, и она смеялась и поглядывала время от времени на застывшего статуей Никиту. Так мы просидели допоздна. А ночью, когда уже на всем небе распустились цветы, она попрощалась с нами и полезла сквозь дыру в заборе домой. Я тут же прекратил клоунаду и наконец расслабился.
Под луной мне вдруг стало видно, как жалко мы с Никитой выглядим. Свалявшиеся комьями волосы, рваные прожжённые пальто, стоптанные кроссовки. У меня под пальто даже штанов нормальных не было, только шорты, которые я по непонятным соображениям сделал из своих джинсов. Эти шорты служили мне не только одеждой для прогулки по посёлку, но и плавками для купания, и, более того, тряпкой для удерживания горячего чайника.
– Она больше не придёт, – сказал я Никите, указывая на наши с ним одежды.
– Да, – махнул он рукой, – ты вёл себя как идиот. Впрочем, как всегда.
С тех пор всё опять пошло по-старому: мы вставали утром, садились пить чай, а с наступлением ночи шли спать, раздувшиеся от чая и бесконечных разговоров. Перемен не предвиделось, и, казалось, Никиту всё это устраивает. Он выходил из нашего мрачного дома под утреннее прохладное солнце, умывался и задумчиво курил, громко приговаривая: “Вставай, Тарас, твою мать, вставай”. И я вставал, надевал свои розовые шорты, поджидающие меня на верёвке, протянутой от печки до окна, и готовил чай. Попив чая, мы либо шли на пляж, если стояла хорошая погода, либо, если стояла плохая или просто было лень, готовили обед. Готовили мы его обычно на костре, снабжая всевозможными приправами, дикорастущими по всему нашему саду – в дело шли и листья хрена, окрашивающие еду бирюзовым оттенком, и листья смородины, конопли, ежевики, малины, мяты и черёмухи, каждые со своими достоинствами. Правда, я всегда был против мяты, ведь говорили, что она вредна для потенции. Но Никита смеялся надо мной, спрашивая, зачем мне она нужна, потенция. Готовили мы всё это в большом казане, помешивая палкой, потом ели, подкармливая диких кошек, переживших суровую зиму на яблоках и укропе из-под снега, и садились снова пить чай.