Тайный сообщник - стр. 28

– А он не мог находиться где-то еще?

– Он не мог находиться нигде, кроме того места, на котором я его оставила. И тем не менее оно было совершенно пустым – таким же пустым, как долина, что расстилается перед нами. Он пропал, перестал существовать. Но едва я подала голос, выкрикнув его имя, он возник передо мной, точно восходящее солнце.

– И где именно взошло солнце?

– Там, где и следовало ожидать, – там, где он должен был находиться и где я увидела бы его, будь он подобен другим людям.

Я слушал ее с глубоким интересом, однако долг обязывал меня разрешить все сомнения.

– А сколько времени прошло между тем, как вы убедились в его исчезновении, и тем, как вы его окликнули?

– О, какие-то секунды, – не думаю, что больше.

– Достаточно, чтобы вы смогли убедиться? – продолжал я.

– Убедиться, что его там нет?

– Да, и что вы не ошиблись, не стали жертвой обмана зрения.

– Я могла ошибиться – но я уверена, что не ошиблась. Как бы то ни было, именно поэтому я и хочу, чтобы вы заглянули к нему в комнату.

Я на мгновение задумался.

– Как я могу… если даже его жена не осмеливается?

– Она очень хочет; предложите ей это – ее не придется долго уговаривать. Она кое-что подозревает.

Я вновь задумался.

– А он знает?

– Что я потеряла его и до крайности удивлена? Мне это тоже пришло в голову, но он, похоже, решил, что появился достаточно быстро. Он вынужден так думать – поневоле.

Меня одолевали сомнения: кто мог утверждать это наверняка?

– Но вы по крайней мере говорили с ним о том, что случилось?

– Боже упаси, у pensez-vous[9]! Мне все это показалось слишком уж странным.

– Да, разумеется. А как он выглядел?

Пытаясь осмыслить происшедшее и восстановить в памяти давешнее чудо, Бланш Эдни раздумчиво окинула взглядом долину. Потом вдруг бросила:

– Точно так же, как выглядит сейчас!

И я увидел лорда Меллифонта, который стоял перед нами с альбомом для зарисовок в руках. Признаться, я не уловил в нем ничего подозрительного или отсутствующего; он просто стоял там, как стоял всегда и везде, – в качестве центральной фигуры сцены. Разумеется, он не мог показать нам рисунка, но то, как он исполнял свою роль, наилучшим образом подтвердило наше новое представление о нем. Перед этим он выбирал вид для этюда – и теперь одним взмахом кисти завладел пейзажем. Он прислонился к скале, а его прелестный ящик с акварелями покоился рядом на береговом уступе – естественном столике, словно бы демонстрировавшем, сколь безоговорочно благоволит к его светлости сама природа. Он рисовал, разговаривая, и разговаривал, рисуя; и рисунки его были так же разнообразны, как темы его речей, а речи могли бы стать украшением любого альбома. Мы оставались на месте все время, покуда длилось представление, а профили горных пиков, словно наделенные сознанием, казалось, заинтересованно следили за его успехами. Они потемнели, как и их силуэты на бумаге, и четко выделялись на свинцовом фоне неба, которое, впрочем, не внушало нам никаких опасений, пока лорд Меллифонт был занят своим наброском. Вся природа подчинилась ему, все стихии замерли в ожидании. Бланш Эдни обратила ко мне многозначительный взор, и я прочел в ее глазах: «Ах, если бы