Тайные письма великих людей - стр. 31

Какое-то тайное очарованіе исходитъ даже отъ вашей непоколебимости. Вы отвергаете мои мольбы; вы приказываете мнѣ молчать; вы лишаете меня надежды, Вы повторяете увѣренія, которыя причиняютъ мнѣ страданія; вы разрушаете иллюзію раньше ея возникновенія; вы молчите, когда одно слово могло бы меня сдѣлать счастливымъ. Но всѣ эти жестокости перемѣшаны у васъ съ такой граціей! Одно движеніе, одно двусмысленное слово, одна привѣтливая улыбка, одно согласіе, подавленный вздохъ, чуть-чуть меланхоліи, слѣдующей за веселостью, – всѣ эти маленькіе пустячки вознаграждаютъ за вашу сдержанность. Таково воздѣйствіе этихъ пустяковъ на мою душу. Судите же, о, моя Джульетта, могу ли я жить, чувствуя наполовину?

Вчера вечеромъ мнѣ казалось, что на вашемъ лбу засіялъ лучъ, и въ вашемъ взглядѣ мнѣ почудилось сладостное, многозначительное волненіе. Я затрепеталъ… но такъ какъ я не смѣлъ повѣрить моему чрезмѣрному блаженству, то я отказался отъ сладкой мечты. Не повредила ли мнѣ моя робость? Не было ли это волненіе предвѣстникомъ того чистаго, пламеннаго, небеснаго чувства, которое вы такъ умѣете внушать и которое, наконецъ, должны же и сами испытать? О, Джульетта, если бы это было такъ, я прошу у васъ въ даръ лишь одну ленту, – символъ господства и рабства, и пару локоновъ – символъ любовныхъ узъ. Пусть эти локоны и эта лента будутъ вашимъ единственнымъ отвѣтомъ Ромео. О, тогда онъ сможетъ упасть къ вашимъ ногамъ, услыхать, какъ его назовутъ другомъ, пролить нѣжную слезу надъ вашимъ пѣніемъ, и въ этотъ моментъ высочайшаго блаженства поклясться вамъ въ чистотѣ и восторженности своей боготворящей любви!

О, Джульетта… ленту…[18] пару локоновъ… одну слезу…

Людовикъ БЕТХОВЕНЪ (1770—1827) писалъ эти письма въ 1801 г. шестнадцатилѣтней дѣвушкѣ – красавицѣ, графинѣ Джульеттѣ Гуакарди; знаменитый композиторъ посвятилъ ей извѣстную сонату въ Cismoll. Когда Бетховенъ давалъ ей уроки, графиня была уже помолвлена за ея будущаго мужа, графа Галенберга, – посредственнаго музыканта.

6-го іюля, утромъ, 1801 г.

«Ангелъ мой, жизнь моя, мое второе я – пишу сегодня только нѣсколько словъ и то карандашемъ (твоимъ) – долженъ съ завтрашняго дня искать себѣ квартиру; какъ это неудобно именно теперь. – Зачѣмъ эта глубокая печаль передъ неизбѣжнымъ? Развѣ любовь можетъ существовать безъ жертвъ, безъ самоотверженія; развѣ ты можешь сдѣлать такъ, чтобы я всецѣло принадлежалъ тебѣ, ты мнѣ, Боже мой! Въ окружающей прекрасной природѣ ищи подкрѣпленія и силы покориться неизбѣжному. Любовь требуетъ всего и имѣетъ на то право; я чувствую въ этомъ отношеніи то же, что и ты; только ты слишкомъ легко забываешь о томъ, что я долженъ жить для двоихъ, – для тебя и для себя; если бы мы совсѣмъ соединились, мы бы не страдали, ни тотъ, ни другой. – Путешествіе мое было ужасно: я прибылъ сюда вчера только въ четыре часа утра; такъ какъ было слишкомъ мало лошадей, почта слѣдовала по другой дорогѣ, но что за ужасная дорога! На послѣдней станціи мнѣ совѣтовали не ѣхать ночью, разсказывали объ опасностяхъ, которымъ можно подвергнуться въ такомъ-то лѣсу, но это меня только подзадорило; я былъ, однако, неправъ: экипажъ могъ сломаться на этой ужасной проселочной дорогѣ; если бы попались не такіе ямщики, пришлось бы остаться среди дороги. – Эстергази отправился другой обыкновенной дорогой на восьми лошадяхъ и подвергся тѣмъ же самымъ непріятностямъ, что я, имѣвшій только 4-хъ лошадей; впрочемъ, какъ всегда, преодолѣвъ препятствіе, я почувствовалъ удовлетвореніе. Но бросимъ это, перейдемъ къ другому. Мы, вѣроятно, вскорѣ увидимся; и сегодня я не могу сообщить тебѣ заключеній, сдѣланныхъ мною относительно моей жизни; если бы сердца наши бились вмѣстѣ, я бы, вѣроятно, ихъ не дѣлалъ. Душа переполнена всѣмъ, что хочется сказать тебѣ. Ахъ, бываютъ минуты, когда мнѣ кажется, что языкъ нашъ безсиленъ. Развеселись, будь попрежнему моимъ неизмѣннымъ, единственнымъ сокровищемъ, какъ и я твоимъ, объ остальномъ, что должно съ нами быть и будетъ, позаботятся боги.