Тайное становится явным - стр. 9
– Мне нужно тебе кое-что рассказать.
– Ладно.
– Это… Это тяжело.
Его глаза пристально вглядываются в мои, и я отвожу взгляд, переводя его на соседний столик, где какая-то латиноамериканка заходится в рыданиях.
– Элизабет, что бы ни случилось, я пойму.
– Я так рада, что вокруг нас сейчас куча народу, – неслышно шепчу я.
– Что ты говоришь? – тревожно переспрашивает он. – Почему ты рада?
– Нет, ничего.
На его лице отражается боль. Он откидывается на спинку кресла, и я открываю рот, чтобы наконец-то сказать ему правду, когда вдруг громкий скрежет пронзает комнату. Звучит так, будто по полу тащат стул, затем разносится какой-то треск. Я спрыгиваю со стула, ныряю под столешницу в поисках укрытия и даже ударяюсь об нее головой. Я озираюсь, расширенными от ужаса глазами ищу источник этого звука. Как будто кто-то пронес пистолет или еще какое оружие. Папа тоже здесь, под столом, лицом к лицу со мной, и я слышу, как он шепчет:
– Мне противно просить об этом, но она – наш единственный выход.
Из динамиков разносится голос, быстро выпаливающий инструкции – заключенным выстроиться в ряд у стены, посетителям собраться у стены напротив.
– Ты хочешь, чтобы я нашла ее? – с немалым удивлением спрашиваю я. – Да она даже видеть меня не захочет.
– У нас нет других вариантов. Она единственная, кто может помочь.
– И она мне не навредит?
– Нет. Мне – да, но не тебе, – заверяет он, берет меня за руку и добавляет: – Она винит меня. Не тебя.
– К стене, – командует крепко сложенный охранник и тыкает ботинком папу в спину, заставляя его встать. – На сегодня посещение окончено.
Выбираясь из-под стола, я своими глазами вижу, что «свободный» и «заключенный» – понятия, легко меняющиеся местами. Я смотрю, как отец встает в строй, пока сама присоединяюсь к другой группе людей. Все вместе мы беспомощно смотрим, как лица тех, кого мы любим, исчезают за сталью и стеклом. Это не первый раз, когда подобное происходит. Пару месяцев назад кто-то притащил контрабанду, и часы посещений были отменены. Сегодняшние виновники – тощий белый парень, уже закованный в наручники, и еще более тощая женщина, прижимающая к окровавленному носу ладонь. Охрана ведет ее в медпункт. Она изменила? Попросила о разводе? Или, может быть, узнала, что у него есть любовница? Папа одними губами говорит мне: «Я люблю тебя», и его уводят в камеру. Наш разговор остается неоконченным. Вся наша жизнь – одна прерванная беседа за другой, нерегулярная переписка и нечастые посещения. Я так много знаю о нем – и еще больше о нем не знаю. Направляясь назад к Диане, я вдруг понимаю, что смогла избежать разговора, которого так боялась, но не испытываю облегчения, а чувствую, что в груди разливается ощущение несправедливости. Совсем как тогда, когда отца приговорили к двадцати годам тюрьмы и я поняла, что он больше не будет частью моей жизни.