Тайная стража России. Очерки истории отечественных органов госбезопасности. Книга 2 - стр. 56

Для того чтобы полиция и революционеры были заинтересованы в Дегаеве, он должен был представлять планы противников в наиболее опасном для них ракурсе. Судейкину он рассказывал о зловещих планах революционеров по подготовке террористических актов, а революционерам – о намерениях охранника создать террористическое подполье во главе с Дегаевым. Это нужно было Судейкину якобы для того, чтобы при помощи террористов наносить удары по правительству, а затем при помощи охранки устранять убийц. Таким образом, Судейкин намеревался террором привести в повиновение правительство, а террористов – охранкой[99].

Только не зная и не понимая работы тайной полиции, можно поверить в реальность подобного плана. Судейкин, безусловно, был заинтересован в масштабности революционного движения, так как это способствовало усилению политического розыска и его личному продвижению по службе (он стал инспектором тайной полиции), но провоцировать политические убийства не было смысла. Народовольцы были разгромлены, секретный сотрудник находился почти в центре организации, и масштабная провокация могла привести к провалу не только агента, но и всей операции, да и в ДП к провокации относились настороженно. К тому же строить планы разработки с малоизученным агентом едва ли разумно.

Скорее всего, Дегаев вел какие-то беседы с Судейкиным о продвижении его в центр организации и для устрашения полиции интерпретировал их в выгодном для себя свете. Создавая «зловещий» образ Судейкина, Дегаев подталкивал народовольцев к его убийству и таким образом обретал свободу.

Но в его действиях усматривается двурушничество, двойное предательство и соучастие в убийстве. В его поведении прослеживается определенная логика, но вряд ли это был до конца продуманный план действий. Скорее всего, Дегаев исходил из реальных обстоятельств и интуитивно использовал их. Поэтому «дегаевщина» не может рассматриваться как «полицейская провокация», а, скорее, это было «крупномасштабное предательство»[100].

Оценивая деятельность секретной агентуры как провокацию, революционеры не стремились разобраться в сущности вопроса. Причины тому вскрыл в своей речи в Государственной Думе 11 февраля 1909 г. П. А. Столыпин. «Во-первых, – говорил он, – почти каждый революционер, который улавливался в преступных деяниях, обычно заявляет, что лицо, которое на него донесло, само провоцировало его на преступление, а во-вторых, провокация сама по себе есть акт настолько преступный, что для революции небезвыгодно, с точки зрения общественной оценки, подвести под это понятие действия каждого лица, соприкасающегося с полицией»