Тайная сторона Игры - стр. 7
Сходство заставило улыбнуться, не очень, впрочем, весело. Мало было веселья в кухонных запахах, в худых котах, опасливо глядящих из углов, в доносившейся невесть откуда визгливой брани, которую новые вселенцы-насельники считали обыкновенным, даже приятельским разговором.
Зато не стреляют.
Поднявшись, постояли – собраться с мыслями. Отдышаться, прислушаться. Было чуть спокойнее, нежели внизу, но где-то еще выше надрывно орал ребенок, его злобно баюкала мать, слышался детский топот…
– Большой дом. Тысяча душ. Прежде, конечно, меньше, много меньше, но теперь… – неизвестный обращался к Арехину: раз у Арехина автомобиль, то он – человек непростой. Может, даже не меньше товарища Оболикшто. Может, даже и больше товарища Оболикшто. Товарищ Оболикшто пешком ходит, редко-редко на казенном извозчике.
– Откуда же взялась эта тысяча душ?
– Уплотняемся, – жалко, но с потугой на бодрость, улыбнулся неизвестный, и, спохватившись, добавил: – Я – Петрушенко, Никанор Петрушенко, председатель комитета управления домового товарищества. А жиличка та, что убитая, Лизавета Смолянская, учительница.... Вернее, была учительницей. Хотя по виду и по всему буржуазного происхождения, из бывших, – тут он опять засомневался, потому что Арехин на пролетария никак не тянул, но и бывшим назвать его тоже невозможно. Какой же он бывший? Самый настоящий.
Они прошли в коридор, обычный коридор пятого этажа, захламленный весьма умеренно.
– До пятого этажа уплотнение еще толком и не добралось, – объяснил Петрушенко.
Чуть дальше, у третьей двери сидел на стуле человек, в котором любой москвич, даже не Шерлок Холмс, легко распознал бы дворника. Еще дальше, на паре табуретов, сидели вместе (не рядом, а именно вместе) женщина лет двадцати пяти и молодой человек чеховского вида. Эти точно из бывших.
– Никто, значит, не входил и никто, это самое… не выходил! – доложил дворник.
– А кто, любезнейший, мог из комнаты выйти? – поинтересовался Арехин.
Дворник смешался, закашлялся.
– Никто, понятно, раз Елизавета Викторовна мертвая, – наконец, ответил он.
– Ну, никто, значит, никто, – примирительно ответил Арехин и, не дожидаясь советов, указаний и прочих распоряжений товарища Оболикшто, прикоснулся к двери.
– Она была открыта? – спросил он дворника.
Ответила женщина с табуретки. Вопреки ожиданиям, она не плакала, не рыдала, голос звучал спокойно, даже излишне сухо:
– Дверь была плотно прикрыта, однако на ключ или засов не заперта. Я чуть посильнее налегла – и зашла.
– Зашли, и… —
– И увидела Лизавету. Она…Она лежала рядом с креслом у окна. Я разу вышла и позвала людей.