Тайна замковой горы - стр. 71
Она обожала своего мужа, преклонялись перед ним и во всем ему потакала. Поэтому безропотно позволила ему промотать всё своё приданое, а затем и наследство её родителей.
Не хочется говорить об этом, но опекунство надо мной открыло перед Шмерцами новый источник дохода. Конечно, деньги на банковском счёте родителей (а теперь моем) она беспрепятственно трогать не могла, так как должна была отчитываться перед опекунским советом. Приходилось изворачиваться, придумывать несуществующие траты. Но главным способом добычи денег была продажа вещей, которые она забирала из нашего дома и из замка, пользуясь тем, что полной описи имущества составлено не было. Исчезли многие картины, столовое серебро, другие ценные предметы. Микельсы сокрушались, наблюдая, как она во время очередного наезда в замок набивает карету разными вещами, но сделать ничего не могли. Так что я встретил свое совершеннолетие значительно обедневшим.
Впрочем, не в этом был главный для меня вред от опекунства госпожи Шмерц.
Потянулись один за одним скучные, серые и одинокие дни. Никто не собирался уделять мне ни минуты своего времени, ни в ком не встречал я любви и заботы. Меня кормили и одевали. На этом все труды опекунши по моему воспитанию заканчивались. Иногда я думаю, что она просто понятия не имела о том, что нужно маленькому человечку.
Только одна горничная – иностранка, почти не говорившая по-нашему, жалела меня. Поздно вечером, когда в доме все затихало, она бесшумно проскальзывала ко мне в комнату, садилась на мою кровать, обнимала меня, гладила по голове, совала мне в руку какую-нибудь конфетку или печенюшку, говорила мне что-то ласковое, и мне иногда в темноте, когда свет фонаря падал из окна на её лицо, казалось, что в её глазах блестели слёзы. Однажды её выследила госпожа Шмерц, и бедняжке сильно досталось. Вскоре её рассчитали, не знаю, был ли я невольным виновником тому.
По вечерам к госпоже Шмерц часто заглядывали приятельницы. Они пили чай в маленькой гостиной и болтали обо всём на свете. Очень часто темой их разговоров становился я. Моя опекунша в трагических красках описывала свой колоссальный труд по моему воспитанию. Я, по её словам, был мрачным, угрюмым, необщительным и вообще очень странным и трудным ребенком. Приятельницы восхищались ее благородным решением принять на себя заботы о сиротке, её терпением и добротой и выражали ей своё сочувствие.
Дни мои проходили уныло, и ни один из них не отличался от другого.
Молчаливый и чопорный лакей водил меня на прогулки, которые доставляли мне мало радости. Мне не разрешалось бегать, играть. Лакей крепко держал меня за руку и в течение часа водил меня всегда одним и тем же маршрутом по аллеям какого-то скучного, чахлого парка.