Тайна объекта «С-22» - стр. 37
– Не губите, пан офицер! Не виноват я!..
Мгновенно оценив ситуацию, пан Казимир рявкнул:
– Молчать!!! – Вопли немедленно прекратились. – Встань!
Мужик мгновенно вскочил и собачьими глазами уставился на майора.
– Значит, поручик Гжельский давал тебе письмо… – внушительно сказал пан Казимир. – А ты его куда дел?
– К куму заезжал по дороге, к куму… – сбивчиво начал пояснять Заяц. – Выпили мы добряче, а до гмины[20] приехал, нема письма…
– А может, то пакет был? – пан Казимир пальцами показал тетрадный размер.
– Письмо, пан офицер, письмо! У конверти… Да я… Виноват, пан офицер, винова-а-а-т!..
– Цыц! – Вопли мужика начали раздражать майора. – К куму часто заезжал?
– Та почитай кожного разу… У кума ж бимбер[21] добрый…
– Ах ты, бимбер, так твою! Где кум живет?
– А нема его, пан офицер, нема! На заробитки поихав, на заробитки…
– Что?!. – Пан Казимир вскочил с лавки. – Какие еще, пся крев, заробитки!
– Виноват, пан офицер!.. Винова-а-ат!..
– Поручик! – Пан Казимир безнадежно махнул рукой. – Уйми его.
Вукс шагнул на середину и вытащил из кобуры «вис».
– Прикажете застрелить?
Заяц-почтарь потерял дар речи. Не сводя глаз с поручика, он задом начал отползать мимо своей вообще остолбеневшей бабы в самый дальний угол. Насладившись этой картиной, пан Казимир медленно и раздельно произнес:
– Подожди… Но если он что-нибудь вякнет, то на месте…
И уже не слушая благодарного бормотания Зайца, пан Казимир повернулся и в сопровождении Вукса не спеша вышел из хаты…
Стены камеры незаметно переходили в сводчатый потолок, и линии углов плавным загибом соединялись в центре, образуя выгнутый крест. Камеру недавно белили, и известковые полосы, оставленные квачом, тоже тянулись вверх, постепенно сливаясь в ровный белый фон. Вообще-то, рассмотреть такие детали было трудно – узкое зарешеченное окно до половины закрывал прибитый снаружи деревянный щит.
Впрочем, Петро Меланюк уже так хорошо изучил свой квадратный закуток, что особой нужды приглядываться ему не было. Время тянулось медленно, «гранатовый полициант» с точностью часового механизма, гремя заслонкой, заглядывал в камеру, и все изменения были только в небольшом прямоугольничке видимого в окне неба, сначала зимне-белесого, а теперь, по весеннему времени, все чаще радостно-голубого.
Правда то, что его держат в одиночке и почти не вызывают на допросы, несколько смущало Петра, но он был искренне убежден, что всякий борец за свободу должен сидеть за решеткой, и поэтому воспринимал свое состояние, в общем-то, спокойно. Разволновался он только один раз, когда на Великдень в недальнем соборе зазвонили колокола. Петру стало как-то грустно, представился праздничный стол и даже тарелка свежего студня, где из густо-жирной пленки торчат куски свиной шкуры с плохо выпаленной щетиной. Правда, сегодня Петро о холодце не думал, а вышагивая по камере, старательно вспоминал все уловки следователя, пытаясь разобраться, что тут к чему.