Тайна Кутузовского проспекта - стр. 25
– Бабушка, я за Люду волнуюсь, – сказал Костенко.
– Бабушка преставилась, царство ей небесное… Я – прабабушка ейная… Так и я за ее волнуюсь, за стерьву…
– Она когда уехала?
– Да часов в восемь… Сбежала вниз, потом вернулась, вроде бы краски эти самые взять, чтоб морду загорелой делать…
– Вы в окошко не видели, ее такси ждало?
– Она на их не ездит! Ее сюда то черные иностранцы привозят, то коричневые, меня запрет в чулане, – старуха кивнула на внутренний шкаф, – и чтобы носу не казала… А если чихнешь или там храпанешь с духоты, то назавтра так отлупит, что и жить не хочется…
– Так какая ж машина ее ждала? – рассеянно поинтересовался Костенко. – Наша или та, на какой коричневые ездят?
– Не, не наша, – бабка покачала головой, – цвет уж больно бесстыжий.
– Это как? – не понял Костенко и достал из кармана шоколадку. – Вот вам подарок, бабулечка.
– А это чего?
– Шоколад, – сказал Глинский; его всегда раздражала манера Костенко вести разговоры со свидетелями, хотя он понимал, что именно такой неторопливый, но скачущий разговор (внешне скачущий) – Костенко через каждую фразу умеет тащить свое, аккуратно и ненавязчиво, понимая, что страх перед должностным лицом, даже если оно не в форме, но с красной ксивой, – непременная константа советского человека – должен создать атмосферу располагающей постепенности, никакого форсажа, тем более наступательного.
– Вроде конфекты, что ль? – спросила бабуля, разворачивая шоколадку; она отломила малюсенький кусочек, положила его под язык. Так тетя Феня пила чай вприкуску, вспомнил Костенко, только вместо шоколада были подушечки; сейчас днем с огнем не найдешь, все скупают на самогон…
– Да, – ответил Костенко, – вроде сливочных конфет, очень полезно для сердца… Бабуль, а где Людина записная книжка?
– На столе, – ответила старушка. – Возле телефона.
– Не позволите взглянуть?
– Вы ж при чине… Глядите… Я власти покорная… Только башмаки снимите, она за ковер боится…
Ни на столе возле телефона, ни в столе записной книжки не было.
– А косметичку она где держала? – поинтересовался Костенко. – В ванной?
– Там у нее всякие мыла, что пену дают и сосной воняют… Я-то в баню хожу, она меня не пущает, говорит, что…
Глинский настойчиво поинтересовался:
– Что она говорит?
Костенко укоризненно глянул на него, спросил:
– Как шоколадка, бабулечка?
– Страсть как скусная… Я уж ее приберегу…
– Пенсию вам сколько платят?
– Пятьдесят шесть… Спасибо родной партии и правительству… Раньше-то я сорок получала, ну а сейчас как сыр в масле катаюсь, и сметанки можно взять, и сливочек, яички теперь не битые беру… В капитализьме мрут старики с голоду, а мы старость чтим…