Тайна булгаковского «Мастера…» - стр. 82
Комнату в доме на Большой Садовой у Татьяны Николаевны вскоре отобрали, пришлось переселяться в полуподвал. Более или менее сносное существование зависело в те годы от того, состоит ли человек в профсоюзе:
«Чтобы получить профсоюзный билет, пошла работать на стройку. Сначала кирпичи носила, потом инструмент выдавала».
Так складывалась жизнь брошенной супруги. А перед Булгаковым в этот момент открывались поистине блестящие перспективы. 27 декабря 1924 года издательство «Недра» заключило с ним договор на сборник рассказов. Это должна была быть первая в его жизни книга! Со дня на день ожидался выход журнала «Россия», где должны были начать печатать первый его роман. Было от чего впасть в эйфорию. И это сразу заметили окружающие.
В повести «Алмазный мой венец» Валентин Катаев оставил нам портрет тогдашнего Булгакова:
«Он любил поучать – в нём было заложено нечто менторское. Создавалось такое впечатление, что лишь одному ему открыты высшие истины не только искусства, но и вообще человеческой жизни. Он принадлежал к тому довольно распространённому типу людей, никогда ни в чём не сомневающихся, которые живут по незыблемым, раз навсегда установленным правилам. Его моральный кодекс как бы безоговорочно включал в себя все заповеди Ветхого и Нового Заветов. Впоследствии оказалось, что всё это было лишь защитной маской втайне очень честолюбивого, влюбчивого и легкоранимого художника, в душе которого бушевали незримые страсти».
Интересная подробность. Валентин Катаев тоже обратил внимание на «маску», защищавшую и лицо писателя и его душу, в которой «бушевали страсти», невидимые окружающим.
Они-то и выплеснулись в ту самую сатирическую повесть, которая осенью 1924 года была отнесена в издательство «Недра», и от которой Вересаев пришёл в «полный восторг».
Яичная история
26 декабря 1924 года Михаил Булгаков записал в дневнике:
«Ангарский (он только на днях вернулся из-за границы) в Берлине, а кажется, и в Париже всем, кому мог показать, показал гранки моей повести „Роковые яйца“. Говорят, что страшно понравилась и кто-то в Берлине (в каком-то издательстве) её будет переводить».
На следующий день (после посещения очередного «Никитинского субботника») Михаил Афанасьевич принялся размышлять:
«Вечером у Никитиной читал свою повесть „Роковые яйца“. Когда шёл туда, ребяческое желание отличиться и блеснуть, а оттуда – сложное чувство. Что это? Фельетон? Или дерзость? А может быть серьёзное? Тогда не выпеченное. Во всяком случае, там сидело человек 30, и ни один из них не только не писатель, но и вообще не понимает, что такое русская литература.