Тайна булгаковского «Мастера…» - стр. 59
Впрочем, псевдонимы эти были не такими уж «глупыми». Так, 17 октября 1923 года фельетон «Беспокойная поездка (Монолог начальства)» завершался фразой: «Монолог записал Герасим Петрович Ухов». Под фельетонами, вышедшими 1 и 22 ноября, стояла та же подпись, но в сокращённом виде – Г.П.Ухов.
В редакции не сразу, но всполошились:
– Да ведь это же «ГПУ» и «УХОв»! Получается – «ухо ГПУ»\ Разве можно так шутить с всесильной Лубянкой?
Переполох гудковцев понять можно, ведь опасный прецедент уже был – незадолго до этого имажинисты выпустили совершенно безобидную книжицу, которую назвали «Мы Чем Каемся». Ничего крамольного в ней не было, но чекисты с Лубянки книжку конфисковали – из-за якобы «издевательского» сочетания букв: ЧеКа.
Журналист Арон Эрлих, по чьей рекомендации Булгакова и взяли в «Гудок», впоследствии написал книгу воспоминаний «Нас учила жизнь». Про булгаковские остроты (те самые, из которых затем и складывались его фельетоны) в ней сказано:
«Он иногда заставлял настораживаться перед самим уклоном своих шуток».
Слово «уклон» в те годы означало, что шутки Булгакова содержали в себе не просто подковырку, а некий выпад, направленный против генеральной линии партии.
Но шутить мягче, шутить, никого не обижая, Михаил Афанасьевич просто не мог. Да и законы сатирического жанра не позволяли. Через девять лет в «Жизни господина де Мольера» он скажет:
«… навряд ли найдётся в мире хоть один человек, который бы предъявил властям образец сатиры дозволенной».
Примерно о том же самом говорил в 1919 году и Евгений Замятин (в книге «Завтра»):
«Мир жив только еретиками. Наш символ веры – ересь».
Но и эти одиночные критические выстрелы по мощным бастионам советской власти фельетониста из «Гудка» вскоре удовлетворять перестали. Он чувствовал, что способен на большее. И поэтому днём («Записки покойника»):
«Днём я старался об одном – как можно меньше истратить сил на свою подневольную работу. Я делал её механически, так, чтобы она не задевала головы. При всяком удобном случае я старался уйти со службы под предлогом болезни. Мне, конечно, не верили, и жизнь моя стала неприятной. Но я всё терпел и постепенно втянулся. Подобно тому, как нетерпеливый юноша ждёт часа свидания, я ждал часа ночи. Проклятая квартира успокаивалась в это время. Я садился к столу…»
Он придумал ещё один способ увиливания от постылой работы – стал недодавать продукцию или, по его же собственному выражению, «красть» фельетоны («Тайному ДРУ>ГУ»):
«… я, спасая себя, украл к концу третьего месяца один фельетон, а к концу четвёртого – парочку».