Тайм-код - стр. 8
Понятно, что в Третьем рейхе «творчество» не было ходовым понятием, и мы ни в коем случае не сравниваем наше время с тем, которое описывает Клемперер. Но что правда, то правда: нормальные слова могут стать ядовитыми.
Есть слово «творец» и слово «создатель» и производные от них «творчество» и «созидание». Их общий смысл – акт свободного деяния. Это понятия сущностные, не прикладные. Как тут не вспомнить фонвизинского недоросля!
«Правдин. Дверь, например, какое имя: существительное или прилагательное?
Митрофан. Дверь? Котора дверь?
Правдин. Котора дверь! Вот эта.
Митрофан. Эта? Прилагательна.
Правдин. Почему ж?
Митрофан. Потому что она приложена к своему месту. Вон у чулана шеста неделя дверь стоит еще не навешена: так та покамест существительна».
Эдит Крамер, родоначальница арт-терапии, избегала частого употребления слова «творчество». Сама эта дисциплина, «покамест существительна», «приложена» к двум взаимосвязанным понятиям – «искусство» и «терапия». Переводчики книги Эдит Крамер заменили «искусство» на «творчество». Я вернула все обратно. Они согласились на частичную замену.
Причина тошнотности – в частотности.
Наш сосед, старый библиотекарь Абрам Давидович Иерусалимский, подсчитывал, сколько раз на дню произносилось имя Брежнева. По его мнению, частотность употребления имени вождя – главный индикатор состояния общества. Увы, урежения он на своем веку так и не дождался. Брежнев пережил Иерусалимского.
Есть и другие причины, помимо частотности: вседоступность слова и выражения, которое раньше было достоянием лишь определенного круга людей, понимающих в нем толк, и манипулятивность, когда слово обслуживает систему (все равно какую, кстати). В России в девяностых годах прошлого века такое случилось с «духовным возрождением», а в Америке и Европе – с «духовным сопротивлением». Опеку над первым клише взяла на себя церковь, а над вторым – гуманитарные фонды. Возрождение материальных затрат не требует, а сопротивление – требует, поскольку речь идет о воспитании нового поколения, об извлечении уроков из прошлого, создании программ для школ и вузов и прочая, прочая. Одними молитвами тут не обойтись.
Эвфемизм и цинизм
В интернатах и больницах моего детства слово «люблю» если и произносилось, то лишь с отрицательной частицей. Чувства полагалось скрывать. Никакого обнажения. Сказать «люблю» – все равно что раздеться прилюдно. Вместо «люблю» пользовались нейтральным «нравится». «А он мне нравится, нравится, нравится, – пела Анна Герман, – и это все, что я могу сказать в ответ…»
В интернате мы зачитывались книгой «Над пропастью во ржи» – ни сюсюканья, ни «давид-копперфилдовской мути». Нам нравился главный герой книги Холден Колфилд, который в первых строках книги заявлял, что не собирается рассказывать нам про то, как он провел свое «дурацкое детство». У нас оно тоже было дурацким, но мы не осмелились бы произнести вслух т а к о е.