Танго старой гвардии - стр. 19

– А сейчас?

– Он верен своему стилю – рискованному, блестящему, с бурным эндшпилем… Играет совершенно бесстрашно, с пугающим безразличием к потерям… Иногда кажется, что он допустил промах или оплошность, зазевался или зарвался, но его противники теряют голову от того, какие сложные комбинации он строит на доске. Он, конечно, рвется к чемпионской короне, а матч в Сорренто – это как бы пролог к поединку, который начнется через пять месяцев в Дублине. Ставки высоки, как видишь.

– Ты будешь сидеть в зале?

– Это несусветно дорого. Зал в «Виттории» предназначен для людей с большими деньгами и для журналистов… Удовольствуемся тем, что нам расскажут по радио и по телевизору… разыграем на собственной доске.

– Это вправду такой важный матч?

– Ни один другой так не ждали с шестьдесят первого года, когда Решевский играл с Фишером, – объясняет Тедеско. – Соколов – игрок жесткий, цепкий, бесстрастный, упорный, чтобы не сказать «вязкий». Лучшие свои партии он неизменно сводит к ничьим. Берет противника измором. Недаром у него прозвище Советский Утес… Но дело в том, что больно уж многое стоит на кону… Деньги, само собой. Но и политики хватает.

Ламбертуччи мрачно смеется:

– Говорят, будто Соколов снял недалеко от «Виттории» целый дом – для себя, своих тренеров, секундантов и агентов КГБ, которые его охраняют.

– А известно что-нибудь о его матери?

– Чьей?

– Келлера! В прессе про нее много пишут.

Капитан задумывается ненадолго:

– Да как тебе сказать… Не знаю… Говорят, будто она ведет все его дела. И, кажется, это именно она открыла в нем талант и нашла лучших учителей. Шахматы поначалу, когда ты еще ничего собой не представляешь, – дорогое удовольствие. Поездки, отели и прочее… Для этого надо либо иметь деньги, либо уметь их доставать. Судя по всему, это у нее получилось. Да, она занимается всем, руководит всей командой своего Хорхе и следит за его здоровьем. Еще говорят, хоть, наверно, это преувеличение, что она создала его. Не думаю: кто бы и как бы ни помогал, гениальные игроки вроде Келлера создают себя сами.

Следующая встреча произошла на шестой день плавания перед ужином. Макс Коста уже полчаса танцевал с разными дамами, в том числе с американкой, сунувшей ему пять долларов, и с голубоглазой мисс Ханиби, когда Шмюкер торжественно проводил супругу Армандо де Троэйе на ее обычное место. Как и в первый вечер, она пришла одна. Макс, оказавшись возле ее столика – он в эту минуту танцевал с одной из бразильянок, – заметил, что лакей подает ей коктейль с шампанским, а она, вправив сигарету в короткий мраморный мундштук, закуривает. Сегодня вместо жемчужного ожерелья на ней было янтарное. А надела она черное атласное платье с голой спиной, волосы зачесала наверх, по-мужски, и пригладила бриллиантином и сильней, чем обычно, – черным – подвела глаза, придав им легкую раскосость. Макс несколько раз безуспешно пытался перехватить ее взгляд. Наконец он коротко переговорил с музыкантами, и когда те, покладисто кивнув, начали модное в этом сезоне танго «Адьос, мучача», а пары потянулись на площадку, поблагодарил бразильянку, подошел к столику, коротко поклонился и застыл в ожидании, достав из арсенала своих улыбок самую любезную. Меча Инсунса де Троэйе подняла на него глаза, и на миг он решил, что последует отказ. Но вот этот миг истек, и Макс увидел, что она кладет дымящуюся сигарету в пепельницу и поднимается. Ему показалось, что она делает это нестерпимо долго, а движение, которым она опустила левую руку на его правое плечо, – обескураживающе вялым. Но мелодия, дошедшая до самых своих ударных мест, захватила и увлекла обоих, и Макс тотчас понял, что музыка выступает сегодня на его стороне.