Там, где нас нет - стр. 7
…Столенград был обнесен высоким частоколом, и на каждой его тычине насажена человеческая голова. Это, по замыслу князя Жупела, должно на деле показать всем добрым людям силу и мощь Многоборья и связь его с иными народами. Тут были воины всех соседних племен, да и отдаленных хватало.
Далеко не все эти головы были отсечены в честном бою. Говорили, что князь Жупел рассылает по отдаленным землям особых людей, которые попросту выкупают это добро у могильщиков. Да и заморские купцы, приезжая в Многоборье по своим делам, хорошо знали, что будет от владыки всякая помощь и поддержка, если поклониться ему чьей-нибудь головой, желательно редкого вида: чернокожей и толстогубой или, наоборот, желтой и узкоглазой. Почетных и желанных гостей князь усердно водил вокруг страшной смердящей ограды и долго, с отягчающими подробностями рассказывал, где и при каких обстоятельствах заполучил он каждую голову, о нечеловеческой доблести и бешеном сопротивлении бывших головоносцев. При этом Жупел сильно махал руками, пока не уставал. Если же гость-невежа указывал, что вот эта голова, несомненно, женская, князь нимало не терялся и повествовал о свирепых богатырках Бабьей Земли Окаянии, которые в бою стоят десятерых мужиков.
Но голове Жихаря не суждено было украсить собой мертвую городьбу: что за честь держать тут своего же подданного! Поэтому его с великим трудом выволокли через княжий двор на самую вершину горы Чернухи, к Бессудной Яме.
Никто во всем княжестве не знал, что находится на дне этой самой Ямы. Считалось, что туда вбиты острые осиновые колья; да только кто бы лазил их туда вбивать? Раньше случалось, что подпившие дружинники, поспорив, пытались спуститься в мрачный провал на веревке, но обратно не вылез ни один, а сама же веревка неизменно оказывалась пережженной.
– Не мы тебя, Жихарь, ведем – судьба тащит! – оправдывались дружинники.
– Я вас из-под земли достану! – грозился Жихарь.
И могучие бородачи ежились: несмотря на зеленые лета, слава у Жихаря была самая дурная. Много всякого он успел натворить и в бою, и в пиру, и в девичьих светелках.
– Прости, друг! – приговаривали соратники, и многие при этом исходили честными слезами.
На краю Ямы, возле деревянного кумира Владыки Проппа, остановились, чтобы подождать коротконогого князя. Кумир был вырезан грубовато, но умело: всякий враз признал бы высокий лоб, добрый взгляд, аккуратные усы и крошечную бородку. Очи Владыки обведены были двумя кружками – без них, верили, он плохо будет видеть. Поклоняться Проппу стали еще в незапамятные времена, такие незапамятные, что никто и не помнил, что это за Пропп такой и зачем ему следует поклоняться. Много чего знали про Белбога и Чернобога, про Громовика и Мокрую Мокриду, да и про Отсекающую Тени рассказывали немало лишнего; некоторые самолично видели издалека Мироеда, а вот насчет Проппа никто ничего определенного сказать не мог, у него даже жрецов своих не было. Знали только, что жил он на свете семь с половиной десятков лет и установил все законы, по которым идут дела в мире. Законов тоже никто не помнил, хотя исполнялись они неукоснительно.