Такой же толстый, как я - стр. 1

Однажды под утро приснился длинный и запутанный сон, который завершился непонятной, но тревожной сценой: будто сижу на полу в уголке, а ко мне медленно приближается крупный, во всех смыслах, современный писатель. Ничего не сделал, остановился и посмотрел, но отчего-то напугал до такой степени, что я вскрикнула, в ужасе взмахнула руками и опрокинула себе на физиономию полную чашку вчерашнего чая, стоявшую на столике около кровати. Это… это было очень интересное ощущение. С одной стороны, освежает – после жуткого душного сна. А с другой – проснуться в потоках прохладной воды, с волос течет, как у Офелии, матрас и подушка насквозь… Но все-таки вышло к лучшему, потому что в первую же секунду после пробуждения я придумала потрясающую историю о толстяках.

И почти сразу же поняла, что главную героиню должны звать Мардж, а действие будет происходить, допустим, в Северной Америке (или в любом другом месте, где большие пространства и нерусский менталитет). Поскольку я в подходящей стране никогда не была, событие пришлось перенести в недалекое будущее – ну мало ли как за двадцать лет изменились ландшафты и нравы.

Поэтому держите в уме: воображаемая Америка, плюс примерно двадцать лет, а так все как обычно.

Одни люди мечтают что-то иметь, другие – кем-то стать, а третьи – что-то сделать.

Мардж принадлежала к последней категории, она мечтала написать роман. Причем не какой-нибудь, а толстый. Очень толстый. «Такой же толстый, как я» – так она говорила.

Ее писательская судьба в целом складывалась неплохо: первая книга получилась почти случайно, из серии новелл, не пришлось даже бегать по издательствам – редактор «Харпера» увидел в сети повесть «Невеста» и захотел посмотреть, «нет ли еще». Далее шло как по маслу: небольшие, но верные тиражи тонких книжек в пастельного тона обложках обеспечили Марджори Касас приятную независимость и некоторую творческую свободу. Достаточно дважды в год отсылать издателю блок из дюжины рассказов о любви или эссе на вечную женскую тему – «чего бы еще такого сделать, чтобы покорить мужчину». Успехом пользовались истории о толстушках, нашедших свое счастье, несмотря на несоответствие их форм глянцевым стандартам. Мардж могла многое порассказать об этом – дальние мексиканские предки наградили ее ленивыми мягкими грудями, щедрыми бедрами и крепкими основательными ногами. Только очень недоброжелательный человек мог обозвать ее жирной, но к худышкам не причислила бы даже самая добрая душа. В некотором роде внешность повлияла на писательскую карьеру: еще в университете Мардж поняла, что для интеллектуальной романистки она слишком хорошенькая и жизнерадостная, а для модной, увы, недостаточно высушена. В литературной среде, славящейся широтой взглядов, на деле господствовал жесткий регламент, он определял, как должен выглядеть человек искусства, что именно есть на ужин и какие наркотики употреблять. Книга продается вместе с автором, который обязан соответствовать ожиданиям своего читателя. Пишешь чиклит – изволь одеваться в Европе, претендуешь на серьезную прозу – но где твои очки, наукообразные речи и мерзкий характер, детка? Романтическая легкость – вот удел пухленькой веселой женщины, безеобразное чтиво, как шутили ее друзья-филологи.

– Не обижайся, но ты ведь понимаешь, что это ненастоящая литература? – ласково спрашивали они, и Мардж обреченно кивала.

Она чувствовала себя обманщицей, которая случайно получила звание писателя и однажды будет с позором разоблачена. Это ложное и необоснованное ощущение – ее книги покупали и любили тысячи людей, – Мардж изо всех сил старалась изжить. Она посещала литературные семинары, ходила к психологу, но в глубине души точно знала: не найти ей покоя, пока не напишет Настоящий Толстый Роман. Мардж грезила медленной прозой девятнадцатого века, изобилующей деталями и неспешными описаниями; интеллектуальными глубинами двадцатого и многослойным высококультурным пост-пост-пост-…-постмодернизмом двадцать первого. Но, погружаясь в творческий процесс с самыми серьезными намерениями, она неизменно выныривала, опустошенная и счастливая, с небольшой изящной книжкой – цельной, обаятельной, точной, – но тоненькой, тоненькой, тоненькой!