Такая разная одержимость - стр. 18
Но вот из паутины выпала последняя крупица, и кучка шевельнулась, начала будто бы плавиться, хотя жара не было. Пасюки, отлично видевшие в темноте, отпрянули: получившаяся масса стала менять форму и наконец стала шаровидной.
Раздался тихий сдвоенный щелчок – открылись глазки, с чавкающим всплеском отверзся ротик. Из бочков полезли ручки-ножки.
– М-м-ых! Я от бабушки… Ух! Ушел… Хр-р-р… И от дедушки… Ой!
Перед крысами предстал Колобок – магический Хлеборобот, освободившийся из плена благодаря маннотехнологиям. Два красных уголька-глаза горели, ощупывая окрестности.
– Пшли вон! – звонко крикнул пасюкам волшебный хлебец.
Крысам окончательно изменила их природная наглость, и они разбежались в разные стороны.
– То-то же, – буркнул Колобок. – От вас-то я и подавно уйду. И вообще, я несъедобный.
Он от души почмокал, наслаждаясь тем, что в пустом ротике нет привкуса булатной стали. Побрел к выходу, шепча:
– Найду Ивана да Егория, изведу! Подло и нагло! Обманом умерщвлю, наветом очерню! Друга сердечного не освободили, предатели!
И то верно, закрутившись в водовороте страшных легендоградских событий, близнецы совсем забыли о Колобке. Потом решили, что он ушел. Такова его природа – ото всех уходить…
Когда Хлеборобот выбрался на свет, алые глазки погасли и стали нормальными. Если, конечно, допустить, что у разумного каравая бывают нормальные глазки.
Щеки большого, с футбольный мяч, Колобка зарумянились, настроение улучшилось.
– Не-ет, – протянул хлебец. – Отыщу Ваньку с Егоркой, плюну в их бесстыжие очи – и пусть живут, сволочи вероломные.
Глава третья,
в коей благородство граничит с опрометчивостью, а со степей веет отнюдь не медом
Тюрьма есть ремесло окаянное, а посему работать здесь должны люди твердыя, добрыя и веселыя.
Петр I
– Ну, хорошо, застряли персиянцы по самые помидорцы, – сказал Иван, щурясь на утреннее солнце. Он держал за грудки пухлого ото сна Неслуха-летописца, топчась на крыльце постоялого дома, а во дворе уже суетились люди, готовящиеся к торгам. – Но что ж ты, скунс архивный, сразу не сказал, что это не байка?
– Так я сразу… «Остановите, а то поздно будет»… – пролопотал книжник.
Старшой все еще находился под впечатлением прошедшей ночи. Он так и не добрел до постоялого двора. По пути он столкнулся с мужиком, чье смуглое лицо несло печать нечеловеческой муки и вселенской тоски. А от самого мужика несло суррогатным спиртным.
– Держи меня семеро! Ик! Пьяный я, ноги не держат…
– Пить меньше надо, – неоригинально буркнул дембель.
– Что у трезвого на уме, то у пьяного в животе, – изрек страдалец и повалился наземь.