…Так навсегда! - стр. 21
Но то на уроке, тут Полина Алексеевна за нами хотя бы присмотрит. А на перемене? В туалет сходить, благо он, хвала Провидению, в нашем углу, не надо пробираться сквозь бушующий страстями коридор… но и то лишь пока не начнется борьба за дисциплину и вся курящая публика не спустится из туалета третьего этажа на наш второй. И будет смотреть на тебя уничтожающим взглядом, мол, что пришел, зачем… до дома не мог потерпеть? Не видишь – тут люди делом заняты, а ты своей малой нуждой им мешаешь…
И – дежурные. Когда еще старшим товарищам выпадет такой шанс на законных основаниях разъяснить нам тонкую разницу между понятиями «пендаль» и «поджопник». Да еще на личном примере. Бегал, не бегал – тут я решаю! Я сказал – значит, бегал… «Пацаны, шухер! “Дежурки” идут!!!» И мы в ужасе замираем, как в игре «колдунчики», хотя помогает далеко не всегда.
Но хуже всего – пение. «Пеша». «Музыкальный час» я ненавижу еще с садовских времен. Петь я не люблю, не умею и не хочу – а надо. Наставник, Петр Михайлович, как и положено работнику Искусства и служителю Муз, – мужчина экстравагантный. На шее он носит бант, и еще он мультиинструменталист. Это потом уже, в старших классах, он окончательно рассортирует нас на солирующих агнцев и подпевающих козлищ и выработает специальный язык жестов. Безголосые «козлища» сидят поближе, на первых двух рядах, и показанные им четыре пальца – это сигнал заткнуться. Запевает только четвертый ряд. А, ну пусть себе надрываются… но это потом. А пока он выбивает тебе пальцем по одной клавише, и надо тянуть – «Аааа»… тьфу ты, чёрт… «ааааа»… пся крев, опять не так… «Аааандрей-воробей»… Садись, это два. Ничего не поделаешь, так предусмотрено принципами гармонического развития молодежи, которых Петр Михайлович прогрессивно придерживается: каждому должен быть предоставлен шанс. А еще перед вокальной экзекуцией мы должны выстроиться по стеночке у кабинета Музыки, зажав в ручонках дневнички. Для чего? Ну, «пеша» находится в самом узком месте школы, в переходе между корпусами – наверное, для того чтобы всяк без исключения более опытный коллега, движущийся мимо по своим делам, мог выхватить твой дневничок и непринужденно настучать нам по бошкам – раз-два-три-четыре! Андрей-во-робей!
Но вот вроде все опасности позади: и четыре урока, и «пеша», и завтрак на большой перемене, с сосиской, которая иной раз надкушена кем-то еще более оголодавшим и для маскировки засунута до половины в картофельное пюре, – тут уж как повезет. Теперь вперед, навстречу заключительному испытанию – поиску куртки и мешка со сменкой. Перевесят – не перевесят… и не вздумается ли кому-то использовать твой мешок для любимого тобою же футбола? Я до сих помню тот отчетливый, холодный ужас, когда однажды я облазил и весь наш детский угол, и даже, замирая от страха, обошел все вешалки «больших», и не по одному разу, и вроде вот она уже, моя куртка с олимпийским медведем (нет, ну а с кем же в тот год?), вроде нашлась, и я тяну руки… И вдруг куртка бесследно исчезает где-то в средоточии прочих одежек. И я уже готов разрыдаться от бессилия, потому что не вижу: это отец, взволнованный моим долгим отсутствием, прибежал в школу и теперь тащит ее с другой стороны…